Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Когда сумерки густели, люди расходились по домам. Оставались только мы с Лидой. Мы обычно стояли возле высокой ветлы у самого берега. Стояли молча, слушали, как шумит река, как, шурша, серыми призраками проплывают льдины, Подминая под себя полузатопленные кусты. В шуме реки мне слышался шум большого города, мечталось о залитых неоновым светом ночных улицах, виделись веселые парки с аттракционами, грезилась шумная студенческая жизнь. В то время мы заканчивали школу и мечтали об институте. Лида поступила сразу, а я только после армии. А потом в городе, гуляя по ночным улицам, я с грустью вспоминал эти деревенские вечера, вспоминал Лиду, дядю Саньку Тумана, колхозного объездчика, вспоминал его с чувством неизгладимой вины перед ним. Одинокий человек, молчаливый со взрослыми, дядя Санька больше всего любил детей и, наверно, еще широкие наши поля. Теперь–то я понимаю, почему он любил нас, ребятишек. С нами он чувствовал себя спокойно, забывая о том, что он калека, одноглазый И одноногий, забывал о своей печальной судьбе, не ловил жалостливые взгляды, и не тянуло его к стакану. Думаю, что не только у меня останется о нем светлая память на всю жизнь… И такого–то человека в ранней неразумной юности я заставил страдать!

Я спустился с моста, чтобы посмотреть, что делает Сашок. Он сидел на корточках на берегу и наблюдал за серыми спинками рыбок, мелькавших между камнями. Сашок бросил им дождевого червяка. Но рыбки спокойно плавали, не обращая на червяка внимания.

— Идем дальше, — сказал я.

Мы продирались сквозь кусты по едва заметной тропинке. Здесь в детстве мы часто играли.

— Сашок, а вы играете здесь, у моста?

— Играем.

— А во что вы играете?

— В «войну» играем. В «шпионы». И на саблях… Васька Мартасов у нас самый сильный! Его никто не берет, а я на саблях его два раза победил. Прямо вот так ему — раз! — в живот!

Сашок показал, как он победил Ваську Мартасова.

— А ты меня на саблях еще лучше сражаться научишь, а? — спросил Сашок. — Ты ведь хорошо сражался!

— Конечно, научу, — согласился я. — Сейчас найдем хорошее дерево, срежем сабли. И я тебя научу!

Мы вышли из кустов на пыльную тропинку. Сашок зашлепал по ней впереди меня босыми ногами. Я позавидовал ему и хотел скинуть туфли, но решил, что в руках они будут только мешать, да и отвык я ходить босиком. Сашок вдруг ойкнул и подпрыгнул на одной ноге.

— Укололся? — спросил я.

— Не–ет! Божья коровка! Чуть не наступил.

Он поймал на тропинке желтую букашку с черными крапинками на спине, похожую на половину горошины, посадил на ладонь и певуче забормотал:

— Машка, Машка, лети в небо…

Божья коровка заскользила по ладони, забралась на самый кончик среднего пальца, расставила крылышки и полетела. Мы следили за ней, пока она не растворилась в воздухе. Потом пошли дальше. На другом берегу реки за кустами я увидел рессорную телегу колхозного объездчика. До нас донеслись голоса. Сашок, услышав их, насторожился и, не сказав мне ничего, побежал напрямик через кусты. Я, раздвигая ветви, долез за ним. Разговаривали дети и мужчина.

— Дядь Сань, правда, у меня кнут будет, как у дяди Васьки–пастуха? — спрашивал тонкий детский голосок.

— Не-е! У тебя лучше! У дяди Васьки круглый, а у тебя, вишь, трехгранный, как штык. Привяжешь волосянку от мерина, как хлопнешь, стекла в окне полопаются!

Вдруг от них донесся взволнованный крик мальчика:

— Дядь Сань, смотри! Смотри! Потянуло!

— Карп! — крикнул другой мальчик.

— He-а. Это пескарик, — спокойно сказал мужчина. — Дерни–ка, Васек!

Я вышел из–за кустов и увидел на берегу озерка дядю Саньку Тумана и трех ребятишек. Дядя Санька сидел, опустив вниз к воде свою деревянную ногу, похожую на перевернутую бутылку. Рядом с ним в траве лежал костыль. Мальчишки стояли около самой воды и с напряжением смотрели на поплавок. Один из них двумя руками держал удилище. Вдруг он резко дернул его вверх, и над головами ребятишек мелькнул крошечный пескарик величиной с мизинец. Он запрыгал, затрепыхался в траве у меня под ногами. Сашок подбежал и быстро поймал его.

— A-а! Виктор Иваныч приехал!

Туман блеснул в мою сторону единственным глазом и заулыбался. Шрам на левой щеке у него обозначился резче. Шрам тянулся по всей щеке и глубокой бороздой скрывался под повязкой, закрывающей выбитый глаз. Туман протянул мне серую, всю в черных морщинах руку. Она была шершавая, твердая. Мне отчего–то стало стыдно за свою холеную руку.

— Какой же я Виктор Иваныч, — смущенно сказал я.

— Не-е. Ты уже Виктор Иваныч! Это я как был дядей Санькой Туманом, так и остался…

Я сел рядом на траву.

— Ты в отпуск? Иль просто так, мать проведать?

— Просто так. На два денька.

— Мало чей–та?

— Я бы и месяц пожил, да нельзя!

— Скучаешь, значит, по родным местам… — задумчиво произнес дядя Санька, потом, помолчав, добавил: — А с Таней как живете, вместе аль врозь, по общежитиям?

— На квартире. Во флигеле живем!

— Правильно! Вместе оно лучше, а то сейчас многие так живут, она в одном месте, он в другом… С деньжатами только, видать, трудновато.

— Крутимся. Вагоны разгружаю… Ничего, немного осталось!