Петр Грушин

Работать с ним было по‑прежнему нелегко: повышенная требовательность Грушина, сжатые до предела сроки, в которые он считал возможным выполнение очередного задания, его неизменное стремление к новизне – все заставляло коллектив КБ находиться в постоянном напряжении. Человеком с обостренным чувством нового, нестандартным мышлением, способным генерировать свои идеи и внимательно проникать в чужие, и все это помноженное на организованность, напористость и деловитость, сочетавшиеся с высочайшим профессионализмом и интуицией, – таким представал Петр Дмитриевич перед своими соратниками, которые не переставали удивляться работоспособности Грушина.

Научное творчество происходило буквально на их глазах, даже тогда, когда Грушин устраивал в своем кабинете очередное коллективное разбирательство какой‑либо работы, во время которого он, как строгий институтский профессор, задавал самые неожиданные вопросы и ставил оценки. При этом он мог замолчать на десяток‑другой минут, выслушивая доклады и предложения, мог не проявлять видимой заинтересованности к предмету обсуждения, а потом выдавать идею, которая могла обернуться оригинальным узлом или прибором, решением, которое уже искали, но не находили.

Вникнув во все объяснения до мелочей, Грушин заставлял искать варианты, обсуждать их, даже заведомо непригодные для дела. От самых элементарных понятий, подчас просто житейских, над которыми не стоило и задумываться, постепенно, но обязательно приводил разговор к понятиям все менее и менее очевидным. Выстраивая свою логику, Грушин ждал, приглашал возражать, но споров не любил и мог моментально и жестко остановить «пустого» спорщика. Раздражался, когда обсуждаемый вопрос начинал дробиться, рассыпаться на множество деталей, когда масштаб обсуждения переставал соответствовать уровню собрания.

– Что ты мне интегралы рисуешь? Ты по физике мне все объясни!

Мог, согласившись с чем‑то, спустя некоторое время изменить свое мнение на противоположное, говоря при этом:

– Истина конкретна! То, что я говорил вчера, было правильно. Но сегодня надо делать иначе.

Иной раз неудачно подготовившемуся докладчику мог быть задан и вовсе провокационный вопрос:

– Ты чего кончал?

В такие минуты все находившиеся в его кабинете старались сидеть тихо и внимательно вслушивались в происходящее, но каждый про себя думал: «Вот она, школа!»

Именно так ковал для своих дел Грушин кадры самой высокой пробы.

Начальник конструкторского отдела А. Г. Шлапак вспоминал:

«Все мы не просто были воспитаны Трушиным. Мы все несли его идеи, претворяли их в наших конструкциях, и все мы являлись его выкормышами. Трушин очень редко проявлял свою любовь или нелюбовь к какому‑либо человеку. Да, он мог очень коротко, четко и ясно, не грубо, а как‑то сухо с тобой разговаривать. Но все это вовсе не означало того, что он тебя не уважает или что он тебя, наверное, не любит. А порой, даже наоборот.

Обычно совещания Петр Дмитриевич проводил очень спокойно. Никакого крика, шума, ругани, как правило, не было. Когда разбирались наши конструкции, то мы проходили с первыми эскизами вариантов изготовления корпусов, рулей, вариантов систем управления ракетой. И вот тогда очень детально, буквально с карандашом в руках, Грушин рассматривал наши эскизы, наши чертежи, правил их, подсказывал: на что, на какие агрегаты обратить особое внимание. Вторично мы приходили к нему уже с чертежами, а не с эскизами. Здесь разбор продолжался. Он внимательно все это дело смотрел, оценивал и давал добро на изготовление калек и отсинивание чертежей.