Ждать пришлось более трех недель; но Петр все же исполнил свое обещание. В полночь на 22 октября он приехал ночевать к датскому резиденту Бутенанту, а на утро 22 октября в дом Бутенанта был вызван Гейнс. Царя не сопровождал никто из бояр; не было даже и Лефорта. Уединившись с Гейнсом и Бутенантом, который служил в качестве переводчика, в отдаленную комнату и заперев двери, «царь, – как писал в депеше королю Гейнс, – сказал мне, чтобы я вкратце, но искренно сообщил истинные намерения вашего величества и что он, царь, перед отъездом в Воронеж, следуя данному мне слову, счел необходимым дать мне возможность сообщить вашему величеству что-либо положительное. Я начал излагать относительно моей миссии то, что я до его возвращения доводил до сведения его бояр и его министров, но, видя, что он торопит меня объясниться в немногих словах, я ему представил, что дело идет не только о том, чтобы как следует (bonnement) подтвердить ту старую дружбу, которая существовала все время, но и еще более укрепить ее новым оборонительным союзом против кого бы то ни было. Царь прервал меня, ответив, что это также и его настоящие намерения и что было бы очень хорошо взаимно их согласовать с намерениями вашего величества, и спросил меня, есть ли у меня предписание представить какой-либо проект ради этой цели. Я ответил, что да, но так как после моего отъезда из Копенгагена произошло вступление на престол польского короля, то я жду последних приказаний, чтобы составить проект союза. Он тотчас же мне сказал, что было бы хорошо включить в эту дружбу также и польского короля, что он считает его одним из лучших своих друзей и был бы доволен, если бы и ваше величество верно судили о нем (que Votre Majesteґe jugerait `a propos `a son eґgard). Он поручил мне удостоверить ваше величество в этом и испросить необходимые приказания для изготовления проекта союза. Он меня затем спросил, сколько мне понадобится времени для получения ответа. Я ответил, как это и есть на самом деле, что от 9 до 10 недель, и я счел более правильным несколько удлинить срок, чем его укоротить, чтобы выиграть время, дабы ваше величество могли милостиво сообщить мне ваши положительные и окончательные решения по этому делу. Царь окончил словом: «Добро!», что значит, что все идет хорошо, прибавив, что к тому времени он возвратится из Воронежа и тогда можно было бы заключить союз»[50]. Как видим из этого разговора, Гейнс, который ранее готов был спешить с заключением союза и принужден был вооружиться терпением, пока Петр медлил и откладывал это дело, теперь, наоборот, не решился предложить определенного проекта договора и со своей стороны начал откладывать и тянуть, ссылаясь на неимение приказаний при изменившихся обстоятельствах, именно после восшествия на престол польского короля. Не самое воцарение Августа II имел он здесь, вероятно, в виду, а заключение с Августом II союза, в какой Дания с ним вступила весной 1698 г. и о подробностях которого Гейнс мог еще и не знать. Но главной причиной его нерешительности в такой, казалось бы, благоприятный момент, какого ему пришлось так долго ждать, была происшедшая за это время общая перемена в датской политике относительно Швеции. Христиан V, столь стремительно решивший заключить союз с Москвой, при первом известии о смерти Карла XI в Швеции и об учреждении там регентства, затем стал колебаться в этом намерении и даже искать сближения со Швецией[51]. Эта перемена в настроениях датского двора не могла, конечно, не отразиться на образе действий Гейнса в Москве, парализуя его прежнюю решительность.