Пётр и Павел. 1957 год

Странно, но самоубийство Семивёрстова произвело на Павла довольно сильное впечатление. Всё-таки с Тимофеем связан значительный кусок его жизни, который ни забыть, ни вычеркнуть из памяти невозможно!.. Он вспомнил их первую встречу в самом начале тридцать девятого года в подвале здания на Лубянке, и защемило сердце, заныло.

В комнату, где проходил очередной так называемый «допрос» Троицкого, быстрыми лёгкими шагами вошёл молодой подтянутый офицер с торчащим рыжим бобриком на голове. Павла только что окатили водой, и он, сплёвывая на бетонный пол сгустки крови, с трудом встал на ноги.

– Чем вы тут занимаетесь? – брезгливая гримаса исказила крупные, но довольно правильные черты лица офицера с бобриком. – Хоть бы придумали что-нибудь поновее, а вы лишь на кулак полагаетесь?.. Сила эта на рынке нужна, чтобы туши разделывать, а с людьми головой работать надо, фантазию иметь, воображение… Двадцатый век на дворе, а вы из пещеры никак выбраться не можете… Одно слово – питекантропы!.. А ну, брысь отсюда!..

Бойких, молодых парней, словно корова языком слизала.

– Вы, Павел Петрович, не обижайтесь на них, молодо-зелено. Бог силу дал, а вот умом обзавестись они сами не сумели. Нищета духа!.. Знаете поговорку: "Сила есть – ума не надо!.." Это про них.

Троицкий с любопытством разглядывал нового дознавателя. Что-то подсказывало ему: с этого момента он будет иметь дело с незаурядной личностью.

– Ну, давайте знакомиться, – офицер с бобриком протянул ему широкую сильную ладонь. – Семивёрстов Тимофей Васильевич.

Павел Петрович молча пожал протянутую руку.

– А что же вы?.. – следователь с укоризной посмотрел на подследственного, но тут же спохватился. – Ах, да!.. Я и забыл совсем – вы же с нами не разговариваете. Обидно, конечно, но ничего не поделаешь… Знаете, как мы вас между собой зовём?.. Великий Немой. Каждое утро в управлении все задают один и тот же вопрос: "Великий Немой заговорил?.." И каждый раз слышим в ответ: "Молчит". Очень мне захотелось с таким уникальным человеком познакомиться. Простите, любопытство вконец заело. Вы у нас уже третий месяц… гостите, а я так и не удосужился лично засвидетельствовать вам своё почтение. Но вот свершилось, и я рад. Очень рад.

Он вызвал конвой и велел отвести Троицкого к себе в кабинет.

Правда, кабинетом узенькую маленькую комнатку, куда они вошли, можно было назвать с большой натяжкой, но уже одно то, что Семивёрстов сидел в ней совершенно один, ничей посторонний взгляд не мог нарушить его покоя, было громадным преимуществом и удобством. Первым делом он вызвал в кабинет медсестру, чтобы та обработала разбитые в кровь губы Павла Петровича и заплывший левый глаз. Пока пожилая суровая женщина безмолвно колдовала над лицом Троицкого, Тимофей зажёг спиртовку и поставил на неё кружку с водой, затем открыл тумбу своего письменного стола, достал оттуда металлическую коробочку ещё дореволюционных времён и открыл крышку. Забытый аромат свежемолотого кофе ударил Павлу Петровичу в нос, и воспоминания, одно слаще другого, закружили его избитую голову

– Давненько не баловались? – спросил с улыбкой следователь. – Лично я без кофе не человек. По восемь чашек в день выпиваю. Вы как любите?.. Покрепче?..

У Троицкого хватило сил только на то, чтобы кивнуть головой. Он не верил своему счастью. Наконец-то, не будет бездушное быдло дышать ему в лицо кислым перегаром и орать хриплым прокуренным голосом, выставляя напоказ гнилые редкие зубы!.. Нормальный интеллигентный человек угощал его ароматным кофе и, похоже, был весьма и весьма к нему расположен. Нет, всё-таки есть справедливость на свете. 'Терпите, и воздастся вам!.."

Горячий кофе обжигал его разбитые, распухшие губы, причиняя нешуточную боль, но никогда, ни до, ни после этого, Павел Петрович не испытывал такого блаженства, такого полного и совершенного наслаждения.

– С этой чашечки кофе и начались наши ежедневные беседы с Тимофеем Васильевичем у него в кабинете. Вернее, его безконечные монологи, потому что я по-прежнему хранил абсолютное молчание. Поначалу я было захотел пойти навстречу такому расположенному ко мне человеку, но, слава Богу, вовремя спохватился: на свете нет никого опаснее, чем ласковый кагэбэшник, и решил не изменять раз выбранной тактике.

– И о чём же вы… вернее он говорил с тобой? – спросил Алексей Иванович.

– Обо всём. О театре, футболе, как мариновать шашлык, о международном положении, о женщинах… Да мало ли о чём?.. Даже о любви.

– Говорить о любви на Лубянке?!.. Очень интересно!..

– Именно на Лубянке, дядя Лёша. Там эта тема обретает новый, совершенно неожиданный смысл.

– Какой же именно?

– Например… Ты веришь, что существует на свете безкорыстная, жертвенная любовь?

Алексей Иванович почесал затылок.

– В принципе… да, верю.