Петр III

Уже 29 декабря 1761 года были отпущены все прусские пленные. «Я не замедлил ни минуты отослать нужный приказ, чтобы пленные Вашего величества, находящиеся у меня, были выпущены на свободу и как можно скорее выданы»⁶⁰, — писал Пётр III 15 февраля 1762 года. 12 февраля появилась официальная декларация о намерениях России, а 18 февраля последовал прямо-таки донкихотский шаг — иностранным послам в Петербурге была вручена декларация, призывавшая их дворы последовать примеру России, установить в Европе общий мир и отказаться от любых завоеваний. Годами Фридрих II не желал вернуть Австрии отторгнутые территории, но теперь все державы—победительницы в Семилетней войне должны были, подобно России, не претендовать на прусские земли. Это было поистине благородство за чужой счёт.

Нельзя отказать Фридриху II в знании человеческих душ. Он прекрасно выбрал посланца к будущему союзнику. 26-летний Гольц, адъютант короля и камергер, красивый и общительный малый, был прусской копией Гудовича. Вероятно, король присмотрелся к эмиссару Петра и понял, какие люди тому нравятся. Гольц годился не только для переговоров, но и мог на дружеской ноге войти в близкое окружение русского монарха. Фридрих угадал. Без Гольца не обходились ни пирушки Петра III, ни загородные путешествия, включая последнее в Ораниенбаум.

21 февраля новый посланник прибыл в Петербург, а через три дня получил официальную аудиенцию. Приём, оказанный ему, мог вызвать зависть более опытных коллег. Гольц только открыл рот, чтобы выговорить поздравления с восшествием на престол и заверить в дружеских чувствах своего повелителя, а Пётр уже сошёл с трона, обнял посланца и осыпал его любезностями. После аудиенции Гольц удостоился долгого разговора, который происходил в церкви во время обедни, но Пётр не следил за службой. Он расспрашивал камергера о своём кумире и о прусской армии, входя в тончайшие подробности, знаниями которых поразил Гольца. Недаром Штелин отмечал, что ум его воспитанника цеплялся за мелочи. Пётр помнил названия всех полков, имена их шефов в четырёх «поколениях», основной офицерский состав. Если бы подобный интерес он проявил к собственным войскам, возможно, его участь была бы иной. Но в том-то и беда, что Пётр только-только начинал переделывать русскую армию «под себя», на прусский манер, и изменения, которые он вводил, большинству не нравились.

Гольц провёл в обществе молодого царя весь день. Они обедали вместе под портретом Фридриха II, на пальце Петра красовался перстень с изображением кумира, а сам государь рассказывал, сколько бед претерпел от тётки за преданность Пруссии. Точно так же будет действовать Павел I, везде развесив портреты покойного родителя и беспрестанно говоря о нём. Поведение сына помогает понять маниакальную привязанность Петра III к прусскому королю. Рано оставшись сиротой, мальчик заместил образом Фридриха II образ отца, его считал своим покровителем, мечтал о встрече и защищал от нападок. Это болезненное чувство играло на руку прусской стороне. 2 марта император предложил Гольцу, чтобы его государь сам сочинил проект мирного договора.

В ответ Фридрих писал: «Ваше величество превзошли все мои ожидания... Вы хотите, чтобы я послал вам проект мира... но я вполне полагаюсь на вашу дружбу. Располагайте, как хотите, я подпишу всё: ваши выгоды — мои выгоды, у меня нет никаких других»⁶¹. Король понял характер своего партнёра: не требуя ничего и отдавая себя полностью в руки Петра, он играл на благородстве будущего союзника.

Получив такое послание, император рассыпался в самых искренних заверениях: «Я был бы величайшим ничтожеством, если бы, имея союзником благороднейшего государя в Европе, не постарался сделать всё на свете, чтобы доказать ему, что он не доверился лжецу... Гольц мне говорил, что Ваше величество желали бы... чтобы я вам обеспечил Силезию и графство Глац и, кроме того, все завоевания, которые вы можете сделать у Австрии... Я очень этому рад и согласен на всё. Но, со своей стороны, я бы желал, чтобы вы соизволили сделать то же относительно датских владений, обеспечив мне Голштинию со всем потерянным мною в Шлезвиге, другую половину датской Голштинии в вознаграждение за столько лет неправого пользования ею... Я просил бы Ваше величество... обеспечить мне завоевания, которые я бы сделал в Дании, чтобы мы могли заключить прочный и славный мир для моей Голштинской династии. Я уверен, что вы этому никак не станете противиться, будучи... истинным немецким патриотом»⁶².

Сначала Фридрих думал, что «дела голштинские так же близки сердцу императора, как дела русские». Однако вскоре он понял, что первые совершенно затмевают вторые, Пётр не может соразмерить величины, Россия представляется ему громадным, ненужным и обременительным довеском к милой маленькой родине. Точнее, ей отводилась роль инструмента, с помощью которого Шлезвиг возвращался в состав герцогства.