Петр III

Так и тянет поиздеваться: генерал-майор Карл Питер Ульрих Голштинский, прусский резидент в Петербурге. Но в том-то и дело, что ничего смешного в сложившейся ситуации не было. Наследник сознавал себя доверенным лицом Фридриха II во враждебной стране. Это была игра, к которой Пётр относился с недетской серьёзностью. Его кумир считал невыгодным разочаровывать великого князя. «Король Пруссии заметил, что даёт ему этот чин исключительно за его военные таланты, — заключал Бретейль. — ...Я не представлял себе, что можно было когда-либо услышать что-либо более безумное»²³.

То, что для французского дипломата выглядело безумием, Пётр считал доблестью, благородством, преданностью, великодушием. Позднее его сына Павла будут в насмешку именовать Дон Кихотом. Отец подходил для этого прозвища не меньше. Недаром граф Шуазель предостерёг своего полномочного министра: «С таким человеком, как русский государь, необходимо обращаться как с ребёнком или больным; его нельзя слишком сердить и доводить до крайности»²⁴.

Уже после восшествия на престол в письме Фридриху II от 30 марта 1762 года Пётр прямо признавал: «Вы хорошо знаете, что в течение стольких лет я вам был бескорыстно предан, рискуя всем за ревностное служение вам в своей стране, с наивозможно большим усердием и любовью»²⁵. Приведённые слова Петра вступают в противоречие с утверждением его биографа, будто великий князь ощущал себя «немцем на русской службе»²⁶. Цесаревич ясно дал понять, что с детства считал себя зачисленным в армию Фридриха II.

Впрочем, реальность, как обычно, сложнее письменных признаний. О том, что наследник имеет постоянные прямые связи с Пруссией, знали и Елизавета Петровна, и Шуваловы, однако не препятствовали им. Почему? Во-первых, стараясь убедить тётку в неправильности избранного курса, великий князь щедро делился получаемой информацией. Во-вторых, существование дополнительного канала было полезно для возможных переговоров за спиной у союзников.

Пётр читал берлинские газеты²⁷. К нему, свободно минуя границы и посты, с театра военных действий приезжали прусские курьеры. «Обо всём, что происходило на войне, — писал Штелин, — получал Его высочество... очень подробные известия с прусской стороны, и если по временам в петербургских газетах появлялись реляции в честь и пользу русского и австрийского оружия, то он обыкновенно смеялся и говорил: “Всё это ложь: мои известия говорят совсем другое”. О сражении при Торгау на Эльбе... прибыл к графу Эстергази курьер с известием, что пруссаки совершенно разбиты... Иван Иванович Шувалов написал в покоях Её величества к великому князю краткое известие о том. ...Великий князь, прочитав записку, удивился и велел... сказать, что он благодарит за сообщённую новость, но ещё не может ей верить, потому что не пришли его собственные известия... “Я давно знаю, что австрийцы любят хвастаться и лгать... Потерпите только до завтра, тогда я узнаю в точности, как было дело”. ...На другой день утром... лишь только вошёл я в комнату, как великий князь встретил меня словами: “Что я говорил вчера за ужином? ...Хотя вечером в день сражения прусская армия и была в дурном положении, ...но новое нападение генерала Цитена с его храбрыми гусарами и прусской артиллерией дало делу такой внезапный оборот, что король не только одержал совершенную победу над австрийской армией, но на преследовании потопил их бесчисленное множество в Эльбе”»²⁸.

Сведения Петра Фёдоровича действительно оказались точнее рассказа австрийского дипломата. И это ли не причина, заставлявшая Елизавету сквозь пальцы смотреть на переписку непутёвого племянника с прусской стороной?

«Перестать грустить»

Хотя роман в письмах с уехавшим Понятовским продолжался ещё некоторое время, Екатерина уже осознавала, что одно преклонение её не удовлетворяет. Она искала силу. Не только физическую, но и душевную. Пусть грубую, зато надёжную, как камень. Силу, которая не позволила бы втоптать её в грязь.

Эту силу подарил Екатерине Григорий Григорьевич Орлов. «Мужчина стран северных, — писал о нём секретарь французского посольства Клод Рюльер, — не весьма знатного происхождения, дворянин, если угодно, потому что имел несколько крепостных крестьян и братьев, служивших солдатами в полках гвардейских».

Григорий, родившийся в 1734 году, по окончании Сухопутного шляхетского корпуса был направлен поручиком в армейский пехотный полк. Трижды раненный при Цорндорфе, он не покинул поле боя и даже взял в плен любимого флигель-адъютанта прусского короля графа Фридриха Вильгельма Шверина. Вместе с ним Орлова направили залечивать раны в Кёнигсберг, занятый русскими войсками. Молодые люди подружились и везде появлялись вместе²⁹.