Петр III

Прибыв в 1759 году в Петербург, Григорий получил должность адъютанта при фельдмаршале Шувалове. Он имел счастливое свойство привлекать к себе сердца товарищей, а щедрость и простота общения только укрепляли его позиции гвардейского вожака. Орлова стали замечать, поскольку он вечно маячил где-то поблизости от Екатерины, стараясь обратить на себя её внимание. Эта подробность не ускользнула от Рюльера: «Он везде следовал за своею возлюбленною, везде был перед её глазами». Однако крайняя осторожность позволила любовникам сохранить тайну. «Никогда известные сношения не производились с таким искусством и благоразумием... И только когда Орлов явился на высшей степени, придворные признались в своей оплошности, припомнили себе условленные знаки и случаи, по которым всё долженствовало бы объясниться».

Об руку с поисками новой опоры при дворе и в гвардии шло осторожное прощупывание контактов в дипломатической среде. Новый английский посол Роберт Кейт не мог играть при Екатерине ту же роль, что и Чарльз Уильямс. И по робости самого дипломата, и по его склонности весьма мягко отзываться о великом князе, «щадить самолюбие» царевича, как впоследствии скажет Фавье. Такое поведение не было изменой царевне со стороны британского представителя, ведь и предшественник поддерживал малый двор в целом. Только сэр Чарльз считал Екатерину сильной фигурой и ориентировался на неё. У Кейта не было оснований думать так же — на его глазах произошло падение кредита великой княгини. И он постарался сблизиться с наследником, тем более что тот выказывал любовь к союзнику Англии — Фридриху II.

Зато версальский кабинет не имел шансов склонить Петра Фёдоровича на свою сторону. Волей-неволей приходилось искать подходы к его жене. «Говорят, великий князь не любит нас, французов, — отмечал Фавье. — Я думаю, что это правда. После немцев первое место в его сердце занимают англичане, нравы и обычаи которых ему сроднее наших. К тому же лондонский кабинет всегда относился к нему чрезвычайно мягко и осторожно, а кружок поселившихся в Петербурге и пользующихся большим почётом английских негоциантов выказывает много к нему уважения. Сам он со многими из них общается скорее как с друзьями, чем как с кредиторами»³⁰.

Однако и сближение с великой княгиней шло непросто. Маркиз Лопиталь был немолод и часто жаловался на нездоровье. Ему подыскивали помощника. Выбор пал на 27-летнего драгунского полковника Луи Огюста Ле Тоннелье барона де Бретейля, который хорошо зарекомендовал себя в качестве дипломатического представителя в Кёльне. Помимо деловых качеств он обладал репутацией сердцееда. Герцог Шуазель советовал Бретейлю проявить к супруге великого князя максимум любезности. Ему даже было сказано, что после его приезда в Петербург «принцесса Екатерина должна перестать грустить по Понятовскому». Последнее рассматривалось как средство пресечь всякую британскую «инфлюэнцию». «Было бы крайне нежелательно, чтобы Англия вернула себе прежнее влияние при русском дворе и оторвала бы Россию от союза с Францией», — говорилось в инструкции молодому дипломату 1 апреля 1760 года.

В то же время всякое замешательство в Петербурге, переворот, волнения, смена власти считались выгодными для Франции. Бретейлю предписывалось разузнать побольше об Иоанне Антоновиче, чья кандидатура казалась Людовику XV более желанной, чем кандидатура пруссака Петра Фёдоровича. «Говорят, что у князя Ивана значительная партия и что народ, считая его русским, будет повиноваться ему охотнее, чем немецкому принцу. ...Так как Его величество не брал на себя обязательств поддерживать порядок в пользу великого князя, он не должен противиться тому, что разрушило бы этот порядок... Смута, могущая возникнуть в России... может быть только выгодна королю, так как она ослабила бы русское государство и по той ещё причине, что во время смуты, которую легко было бы растянуть, соседним державам нечего было бы бояться русских».

В начале лета 1760 года Бретейль в должности полномочного министра прибыл в Петербург. 29 июня он получил аудиенцию у Елизаветы, а затем официально представился великокняжеской чете. Разговаривая с Екатериной, молодой дипломат отметил, что её «замечательные качества» хорошо известны королю, который заверяет царевну в «дружбе и почтении». В ответ дипломат услышал именно те слова, которых ожидал. Екатерина заявила о полном доверии к новому министру. «Хотя я, — как она добавила, — и не знаю вас»³¹. Последнее можно было счесть за куртуазный намёк, чрезвычайно обрадовавший Шуазеля.