Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

А тосковал он постоянно. Спасаясь от страданий, он уходил в работу, но и работа была своего рода страданием, будучи одновременно и утешением. Когда он писал свою первую симфонию, он думал, что умрет от тоски. Он почти не спал, лежал без сна, терзаемый страхом. У него появились галлюцинации, темнота наполнялась резкими звуками, яркими красками и отвратительными образами. Пришлось обратиться к врачу, который заключил, что Чайковский «находится на грани сумасшествия». Когда симфония (поистине рожденная в муках!) была готова, она оказалась посредственной. Антон Рубинштейн нашел ее неудачной. Для начала публике были представлены только две средние части. Успех был скромный.

Тогда же и состоялось взволновавшее его, но оставшееся меланхолически бесплодным знакомство с очень знаменитой тогда в Москве певицей Дезире Арто. Сколько же лет прошло между этой бессмысленной «помолвкой» и злополучным, позорным браком с несчастной Антониной Ивановной? Сколько? Восемь или девять ускользнувших лет? Какой смысл их считать?

Однако годы эти не были растрачены впустую, они были наполнены работой. Одно за другим были написаны первые симфонические произведения: «Фатум» и «Ромео и Джульетта», первый скрипичный квартет ре-мажор и первые оперы: «Воевода», «Ундина» и «Опричник», а затем Вторая и Третья симфонии, оркестровая фантазия «Буря», балет «Лебединое озеро», фортепианный концерт си-бемоль, квартет номер два и три, первый из которых вместе с фортепианным концертом принес композитору известность за рубежом. В основном — так думал сам страдалец — это были произведения посредственные, скорее даже неудачные, не отвечающие высокому своему предназначению. Возможно, попадались среди всей этой посредственной музыки несколько мелодий, несколько отдельных фрагментов, имеющих ценность… Для кого? Ну конечно же, для Него, ничего не оплакивающего и ни над чем не насмехающегося, а наблюдающего и прислушивающегося, с устрашающим терпением дожидающегося воплощения истины этой жалкой жизни.

Настало время больших премьер, сопровождаемых позором (поскольку произведение не находило должного отклика, совершенно независимо от того, понравилось оно публике и прессе или нет), а после мучительных премьер — бегство за границу, чтобы «оказаться где угодно, только не здесь». К тому времени Петр Ильич уже мог позволить себе эти спонтанные и меланхолические поездки, его произведения приносили доход. Ездил он большей частью не один, а в компании одного из своих приятелей (например, издателя Юргенсона) или одного из учеников (его нередко сопровождал юный Константин Шиловский, и были в этих поездках моменты, которые можно было назвать почти счастливыми), а если позволяли обстоятельства (хотя обстоятельства этого обычно не позволяли), то в сопровождении молодого слуги. Он изъездил континент вдоль и поперек: Берлин, Париж, Ницца, Вена, Швейцария, Италия и богемские курорты, а в промежутке — пребывание в Петербурге и недели, приятно проведенные в Каменке у Саши. Обычно он в поездках чувствовал себя не намного лучше, чем дома, ведь поскольку он теперь был «где угодно, только не здесь», то «здесь» вдруг оказывалось этим самым «где угодно». Закон, от которого он пытался спастись бегством, — закон его собственной жизни — продолжал беспощадно преследовать его, где бы он ни скрывался.

Но как мог он дойти до такого плачевного состояния, что ввязался в эту злосчастную историю с бедной Антониной? Как мог он поступить так безвольно и так глупо? Его охватывал стыд при одной только мысли об этом. Если еще можно допустить, что он вообразил себе, что влюблен в гениальную и знаменитую Дезире, то уж Антонину, жалкую Антонину он точно не любил, ни на минуту сам в это не верил и, между прочим, никогда этого не утверждал. Он ее никогда не любил, и она прекрасно знала, что он к ней безразличен. И все-таки он на ней женился и прожил с ней, якобы как с супругой, несколько кошмарных недель.