Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

В остальном ее состояние не менялось — не наблюдалось ни улучшений, ни ухудшений. Если она (чего никто в точности не знал) втайне боролась со смертью, то упорство ее противостояния заслуживало восхищения. Если же она, как временами подозревали ее муж и дети, желала смерти, то смерть играла с ней в очень жестокую игру. Она не приближалась к ней и не отдалялась, она дразнила ее и глумилась над ней, оставаясь в поле зрения, маня своими темными чарами, но, когда Саша протягивала к ней руку, смерть ускользала, как мимолетная тень.

— Я поражаюсь маменьке, она не теряет терпения, — говорил Владимир, ее сын, которому она изредка улыбалась.

Восемнадцатилетний Владимир был чрезвычайно приятным юношей, не по годам серьезным и толковым. Возможно, он изменился под влиянием тесного общения с больной матерью. Пока Александра была здорова, именно он, ее любимец, был самым беспечным и веселым. Этот веселый маленький мальчик превратился теперь в рослого, худощавого юношу. В школе его любили, да и дамы, вхожие в дом Давыдовых, не оставались равнодушными к его обаянию. Некоторые из них принимались с ним кокетничать, на что он с умелой галантностью отвечал приветливыми, почти нежными взглядами своих широких темно-синих глаз, склонялся, чтобы поцеловать ручку, зачастую сопровождая взгляды и поцелуи короткими, насмешливыми комментариями.

Язык у него был подвешен хорошо, это признавали и дамы, и учителя, и школьные приятели. Из его подвижного, красивого рта, обнажающего здоровые белые зубы, слова вылетали торопливо и в безукоризненной последовательности. Кроме этой не всегда содержательной, но неизменно изящной болтовни его отличала улыбка, которая казалась одновременно легкомысленной и печальной. Именно это сочетание ветрености и меланхолии и характеризовало его нрав, наделяя его тем самым обаянием, которому не могли противостоять ни приятели, ни профессора, ни дамы.

Его гладкий, белый, выпуклый лоб и строгая линия густых черных бровей над темными, большими глазами как будто свидетельствовали о трогательном раннем жизненном опыте, о столкновении с трудной и горькой стороной жизни. Но рот его, так беззаботно болтающий и смеющийся, выдавал его юный возраст. Губы его были влажными, подвижными и чувственными. Легкомысленная болтовня его противоречила печальному выражению глаз.

Гладкий высокий лоб был обрамлен волнистыми каштановыми волосами. Изящная голова возвышалась на несколько длинноватой шее, которая в свою очередь покоилась на узких и немного сутулых плечах. Владимир, угловато-изящный паж, передвигался на длинных и тонких ногах с нелепым и величавым достоинством птицы страуса. Серьезно-насмешливую болтовню свою он сопровождал неловкими и в то же время грациозными жестами, которые подчеркивали красоту его тонких, изящных рук. Бросались в глаза и его маленькие, безукоризненной формы уши. Как две нежные и хрупкие раковины, они выглядывали из-под густых темных волос.

Юный Владимир отличался любовью к прекрасному и пытливым умом. Он много читал и с удовольствием обсуждал книги с приятелями или со взрослыми. Он разбирался не только в русской, но отчасти и в классической, и в современной французской и немецкой литературе. Он был знаком с большинством популярных изданий, в некоторых случаях даже с оригиналами научных трудов, теории которых в то время были основной темой дискуссий в образованных кругах. В разговоре он любил цитировать Дарвина, Маркса и Гегеля. Он интересовался как общественными вопросами, так и вопросами эстетическими, мог поддержать разговор и о нигилистах, и о программной музыке, был знаком с историей искусств, играл на фортепиано и немного рисовал.

Разумеется, он был поклонником Вагнера. Это не мешало ему восхищаться классиками русской музыки, прежде всего Глинкой и «Могучей кучкой» во главе с Римским-Корсаковым. Это не мешало ему считать своего знаменитого родственника Петра Ильича Чайковского важнейшей для русской музыки фигурой и величайшим композитором своего времени.

В последние свои приезды в Каменку знаменитый родственник Петр Ильич Чайковский привечал и баловал своего племянника Владимира, что было единогласно отмечено в кругу семьи. Раньше, когда Александра еще была здорова, а Владимир был маленьким шаловливым мальчиком, Петр Ильич мало внимания уделял детям вообще и Владимиру в частности. Иногда, с рассеянной нежностью поглаживая его густые кудри, Чайковский говорил: «Маленький Владимир, и что же из тебя выйдет?» В основном же его можно было увидеть сидящим или прогуливающимся в обществе любимой сестры Саши. Ему нужно было о многом ей поведать. Их беседы были бесконечны. Предметом этих бесед были печали, затруднения, страхи, приключения и надежды, которыми была наполнена богатая событиями, горькая и сумбурная жизнь Петра Ильича. Александра, которой любовь к брату прибавляла мудрости, а родство — сочувственного понимания, внимала его покаяниям и жалобам, планам, расчетам и излияниям чувств.