Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

Какой страшный удар, какой ужасный сюрприз! Петр Ильич был настолько ошеломлен, что некоторое время даже шевельнуться не мог. Великодушная благодетельница расторгла щедрый договор! Источник его самых надежных и удобных доходов неожиданно иссяк! Может быть, ему теперь даже придется что-то выплачивать бывшей своей добродетельнице, ведь если она разорена, то его долг — прийти ей на помощь. Такова была его первая реакция. «Какая серьезная проблема! — размышлял он в растерянности. — Я никоим образом не в состоянии решать что-либо здесь, во Фроловском, которое и без того мне осточертело, где мне и без того все последнее время было так неуютно и где меня застала эта злосчастная новость. Я здесь не останусь. Уеду куда-нибудь, хочу быть где угодно, лучше всего нигде, но только не здесь…»

Он уехал в Тифлис. Его туда приглашали друзья, и вообще он любил этот город у подножья Кавказских гор с видом на плодородную желтую долину, с лабиринтом старинных восточных улочек, зажатых между рекой Курой и горными склонами. Здесь объединялись и сливались друг с другом многочисленные народности Востока. По узким, наполненным тысячами запахов и тысячами различных звуков улочкам прогуливались рука об руку высокорослые, красивые грузины с надменными миндалевидными глазами и смуглой золотистой кожей, степенные, деловитые евреи в кафтанах, с бородой и в пейсах, расторопные широконосые армяне с хитрыми лицами, персы, турки и туркмены. Петр Ильич остановился в русском правительственном квартале с широкими улицами, построенном в колониальном стиле на возвышении, где чище воздух. Он любил бродить в татаро-монгольской суете восточных улочек, базаров и дворов.

— Я люблю эти улочки не меньше парижских бульваров, — рассказывал он директору Тифлисской оперы, композитору Ипполитову-Иванову, у которого гостил. — Мне однажды в Гамбурге один господин сказал, что я азиат, и в этом есть доля правды, по крайней мере большая доля правды, чем в утверждениях маэстро Брамса, что я француз. Моя любовь простирается от Сены до Куры, от Гранд-опера до непроходимого, звенящего и гремящего гула этих улочек. Я обожаю здешние запахи, все эти таинственные травы. Мне нравится близость Персии…

Ответ на трагическое письмо госпожи фон Мекк Петр Ильич отправил из Тифлиса. Это было пространное послание, начинающееся словами:

«Милая, драгоценная моя подруга! Новость, которую Вы сообщили мне в Вашем последнем письме, сильно меня удручила, но беспокоюсь я не за себя, а за Вас. Это не просто слова, поверьте мне! Разумеется, я бы солгал, если бы стал утверждать, что такое радикальное сокращение моего бюджета не повлияет на мое материальное положение. Но влияние это будет не таким значительным, как Вы, наверное, предполагаете. За последние годы мои доходы значительно возросли, и есть надежда, что они будут продолжать расти и в будущем. В общем, если среди прочих бесконечных проблем Вас беспокоит и мое материальное будущее, то, прошу Вас, ради Бога, будьте уверены, что новость о неожиданном сокращении моего бюджета не была для меня убийственной… Намного страшнее то, что Вы с Вашими привычками и щедрым образом жизни вынуждены будете себя ограничивать. Эта мысль меня терзает…»

Письмо продолжалось в том же участливом тоне. Петр Ильич, отвлеченный и ободренный экзотическими впечатлениями от города Тифлиса, сумел не только найти добрые слова сочувствия для находящейся в затруднительной ситуации подруги Надежды, но и выразить свою глубокую благодарность за все, что она успела за долгие годы для него сделать. При этом он ни словом даже не намекнул на то, что готов вернуть хотя бы часть полученных денег. Такое предложение, говорил он сам себе, его подруга непременно посчитала бы бестактным и совершенно неуместным. Возможно, она, несмотря на это, даже согласилась бы принять его, только чтобы не обидеть Петра Ильича, и тогда «неожиданное сокращение бюджета» действительно приняло бы серьезные, почти катастрофические размеры. В целом Петр Ильич остался очень доволен своим длинным, трогательным и умело сформулированным письмом.