Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Окончательное оформление раскола Интернационала произошло уже после поездки Кропоткина в Европу. В сентябре 1872 года «централисты» (в первую очередь марксисты и бланкисты) в одностороннем порядке созвали конгресс Интернационала в нидерландском городе Гаага, подтвердили решение Лондонской конференции и официально объявили об исключении из рядов организации Бакунина и его ближайшего друга Джеймса Гильома (1844–1916). «Федералисты», которые пользовались поддержкой прежде всего во франко-швейцарских, испанских, итальянских, бельгийских и французских секциях, собрали собственный конгресс в швейцарском городе Сент-Имье. Они объявили решения, принятые в Гааге, недействительными и заявили: «Любое государство, то есть любое правительство и любое администрирование народными массами, неизбежно основанное на бюрократии, армиях, судах, шпионаже и клире, никогда не сможет установить социальную организацию на основе свободного труда и справедливого участия в произведенных продуктах, поскольку по самой сути своих институтов оно является тираническим и несправедливым. Рабочий может освободиться от векового угнетения, только заменив государство… свободной федерацией всех групп производителей на основе солидарности. Для достижения этой цели необходима организация для сопротивления посредством стачки, которая научит… рабочих сознавать бездну, отделяющую буржуазию от пролетариата, укрепит рабочую организованность и подготовит трудящихся к великой революционной борьбе…»[442] Конгресс постановил, что первой обязанностью пролетариата является уничтожение всякой политической власти, что любая организация политической власти, пусть даже временная, революционная и служащая только осуществлению своего разрушения, стала бы очередным обманом. Интернационал был реорганизован на федералистской основе автономии отдельных секций, каждая из которых могла сама определять форму своего устройства.

Так возникли две различные международные организации под одним и тем же названием, которые просуществовали до конца 1870-х годов. Пути государственнического и антиавторитарного (анархистского) социализма окончательно разошлись. И Кропоткину предстояло выбрать ту дорогу, которая была ему ближе.

* * *

Стремясь разобраться, что же происходит в Интернационале, Петр Алексеевич подошел к интересующему его социальному движению как ученый-исследователь. Знакомства с теоретическими работами и политическими декларациями было ему недостаточно: «Какая польза, например, мне знать, что Энгельс построил какую-то утопию или Кабе выражался так-то о будущем обществе?..» – спрашивал он себя[443].

Нет, Кропоткину нужно было увидеть, как Интернационал живет и действует, чем занимаются различные его течения, как они работают и что делают на практике, чего хотят и добиваются конкретные люди, готовые воплощать в жизнь высокие идеалы. «Чем больше я читал, – вспоминал он, – тем сильнее я убеждался, что предо мною новый для меня мир, совершенно неизвестный ученым авторам социологических теорий. Мир этот я мог изучить, только проживши среди рабочего Интернационала и присматриваясь к его жизни»[444]. В этом отношении, увы, цюрихская группа мало чем могла ему помочь. Она сама была маленькой и почти не имела связей и контактов с местным рабочим движением. Но друзья Кропоткина в Цюрихе поступили честно, посоветовав приезжему самому поехать и познакомиться с различными местными организациями Интернационала в Швейцарии, Франции и Бельгии, причем принадлежавшими к разным направлениям.

Как раз это и нужно было Петру Алексеевичу! Он решил продлить свой заграничный отпуск еще на несколько месяцев, экономно расходуя имевшиеся у него двести пятьдесят рублей.

Проведя несколько дней в разговорах и дискуссиях в Цюрихе, Кропоткин поехал в Женеву. В этом швейцарском городе существовала крупная секция Интернационала, которая придерживалась марксистской ориентации.

«Здесь до такой степени хорошо, что я решительно не понимаю, чего люди, ничем не привязанные собственно к русской почве, киснут в своем противном Петербурге или Москве… – пишет Петр Алексеевич брату. – Женева вообще не отличается хорошим климатом, но к югу от нее, в очень близком расстоянии, растянулся Mt.Blanc (Монблан. – Авт.) и целая цепь снеговых гор, с с[евера] – тоже горы, да и высота значительная; но тем не менее очень хорошо. Сегодня наконец совсем выяснило (так в тексте. – Авт.), и Mt.Blanc показался во всей красоте – весь белый, изрытый, со множеством острых пиков и ребер. Тепло, озеро тихо, совсем весна вполне… Я весь день таскался по городу, набережным и т. п.». В кафе ему понравилось местное белое вино[445]. Но «страшная дороговизна припасов и квартир» расстраивает[446]. Кропоткин продолжает читать, задумывает статью о Парижской коммуне, обрабатывает записи об экспедиции в Финляндию (оправдание своего «ренегатства от науки»). Последний текст – не просто отчет, а работа для себя и близких людей – «обвинительный акт против ученых и науки вообще»[447].