Петр Лещенко. Исповедь от первого лица

В Дамаске мы с Зиночкой работали в кабаре «Опера Аббас». То было лучшее заведение в городе, куда ходили только богачи. Обычным людям тамошние цены были не по карману. Глядя на всю эту роскошь, Зиночка мечтала о том, что когда-нибудь у нас тоже будет свой ресторан, кабаре или что-то еще. Ей очень хотелось быть владелицей собственного дела, чтобы ни от кого не зависеть. Ради Зиночки я в 1933 году открыл в Бухаресте кафе «Касуца ностря»[24], а в 1935-м — ресторан «Лещенко» на Каля Викиторией. Сам бы я не решился связывать себя по рукам и ногам такой обузой. Меня ресторан тяготил. Мне скучно было постоянно обсуждать дела с моими компаньонами, проверять бухгалтерию и заниматься прочими делами совладельца. Я артист не только по профессии, но и по призванию. Любая другая работа мне не по душе. К тому же у меня были весьма неприятные компаньоны. Главный компаньон, Марик Кавура, был человеком с темным прошлым и уголовными замашками. Откровенно говоря, я его побаивался, поскольку по его тяжелому взгляду чувствовалось, что ему человека убить все равно что бублик съесть и чаем запить. Другой компаньон, Станислав Геруцкий, был невероятно мнительным и придирчивым человеком. Ему повсюду мерещился обман. Он изводил придирками всех, начиная с Кавуры и заканчивая официантами. Очень было тяжело иметь с ним дело. Компаньоны вложили в ресторан деньги, а я только свое имя, поэтому львиную долю доходов они забирали себе. Я получал от ресторана примерно то же самое, что получил бы по контракту за ангажемент. А так выходило, что пел я бесплатно, но зато получал долю от прибыли и огромную головную боль в придачу. Зачем мне это было нужно? Затем, что Зиночке хотелось, чтобы у нас было собственное дело. Желая сделать ей приятное, я ввязался в эту затею с рестораном. Все говорили: «Вот ресторан Петра Лещенко», поскольку ресторан назывался моим именем, но никто не знал, что я владел всего лишь одной седьмой частью «моего» ресторана. Мое имя использовалось для привлечения публики. Когда в 1942 году ресторан закрылся, я испытал не сожаление, а облегчение. Те, кто называет меня «буржуем», сильно грешат против истины. Я не буржуй, я артист.

В Дамаске я начал петь песни собственного сочинения. Там жило несколько богатых русских эмигрантов, в основном — из одесских евреев. Они полюбили наше пение и часто приглашали нас с Зиночкой выступать на различных торжествах. Очень нравились им частушки «Тринце-бринце». Но, слушая их, они не смеялись, а плакали. В Дамаске я выступал как Пьер Заки.

Владельцы «Опера Аббас» предложили нам продлить полугодовой контракт еще на полгода, но мы отказались, поскольку опасались наскучить публике. Только в таких больших городах, как Париж или Вена, можно работать годами напролет. Один завсегдатай кабаре, коммерсант-маронит[25], посоветовал нам ехать в Алеппо и дал письмо к своему деловому партнеру, который в придачу к торговле имел там большой ресторан. Кроме этого, я получил от знакомых артистов несколько адресов в Алеппо, по которым, как меня все заверяли, без труда можно было найти работу. Также я попросил владельцев «Опера Аббас» написать нам рекомендацию. Они с удовольствием выполнили эту просьбу. По восточному обыкновению, рекомендация содержала столько похвал, что казалась не хвалебной, а иронической. Но меня заверили, что здесь так положено. Если просто написать «пользовались успехом у публики», то это будет выглядеть неубедительно. Настоящий успех на Востоке может быть только «бесподобным», «ошеломляющим» или каким-то еще в том же духе. Нигде в Европе, даже на пике славы, мне не приходилось слышать в свой адрес столько похвал, сколько было в том рекомендательном письме.