Петр Лещенко. Исповедь от первого лица

С тяжелым сердцем уезжал я из Одессы. Меня провожали Верочка, Михаил и еще один мой друг, заведующий снабжением Оперного театра Илья Тхоржевский. «Свидимся ли мы еще?» — думал я, обнимая провожающих. На прощание Михаил сунул мне в руки что-то завернутое в бумагу и шепнул на ухо: «Бери, пригодится». В купе, когда поезд тронулся, я развернул сверток и увидел пятнадцать царских червонцев. Мой друг «коварно» сделал свой подарок в последнюю минуту, чтобы я не успел его вернуть. Подарок этот пришелся весьма кстати. В штабе 95-го полка меня встретили словами: «Уж и не знаем, что с вами делать». Я понял намек и с помощью Мишиных червонцев сумел избежать отправки на передовую. Меня назначили заведовать офицерскими столовыми при штабе. Должность эта была настоящей синекурой, поскольку всеми делами заправлял плутоньер[85] Муту. От меня требовалось только расписываться в документах, которые давал мне Муту. Меня такое положение дел вполне устраивало. Мне было безразлично, как кормят румынских офицеров.

Служить при штабе было не в пример приятнее, нежели в концертной бригаде. Здесь никто не колол мне в глаза тем, что я русский. Я почти ни с кем не общался. Являлся утром на совещание к начальнику штаба, узнавал последние новости с фронта, затем около часа просиживал в своем кабинете, подписывая документы. После того как последний документ был подписан, делать мне было нечего. Я гулял по Керчи и думал о том, что было, и о том, что ждет меня впереди. В конце 1943 года уже было ясно, что Гитлер с союзниками проигрывают войну. В ноябре Красная армия отбила у немцев Киев — ключ к Украине и Бессарабии. Потерю Киева невозможно было объяснить «стратегическими соображениями». Хороши соображения! Достаточно было одного взгляда на карту, чтобы стало ясно, что в ходе войны наступил перелом. В штабе 95-го полка всех офицеров беспокоило только одно — как бы не оказаться в «мешке», то есть — в окружении. Самые дальновидные говорили: «А зачем бежать? Куда бежать? В Бухарест? Скоро красные придут и туда».

Также в ноябре 1943 года Красная армия заняла плацдарм в Крыму и начала готовиться к штурму полуострова. Генерал-полковник Енеке, командующий 17-й немецко-румынской армией, в которую входил 95-й полк, призывал своих подчиненных стоять насмерть, но румынские офицеры и солдаты не хотели погибать в чужом Крыму. Те, кто знал историю, вспоминали барона Врангеля и говорили: «Енеке сошел с ума. Нас отрежут от основных сил и сбросят в море». Настроения были близки к пораженческим.

В январе 1944 года 17-й армии придали еще две дивизии в дополнение к десяти уже имевшимся. Из-за этого в штабах устроили перетасовку, в результате которой меня из штаба 95-го полка перевели в штаб 3-го кавалерийского корпуса, где я также заведовал офицерскими столовыми. Я понимал, что пора уезжать из Крыма и что затягивать с отъездом не стоит, но я не мог уехать по своему желанию. Мне были нужны веский предлог и разрешение начальства. В начале марта 1944 года я написал Верочке: «Очень сильно беспокоит здоровье мамы. Если оно ухудшится, немедленно дай телеграмму. Я постараюсь приехать». Верочка поняла намек. Ее мать в то время чувствовала себя хорошо. О ее самочувствии Верочка мне сообщала в каждом письме. Верочка поняла меня. Спустя неделю я получил от нее телеграмму, в которой говорилось: «Мама тяжело больна. Врачи беспокоятся. Приезжай срочно». При помощи телеграммы, некоторой суммы денег и нескольких бутылок настоящего коньяка, который к тому времени стал редкостью, мне удалось получить десятидневный отпуск. Получить место в самолете, вылетавшем из Джанкоя в Тирасполь, было еще труднее, чем получить отпуск, но мне удалось сделать и это.

20 марта 1944 года я приехал в Одессу. Первым делом я принял ванну, чтобы смыть с себя грязь и память о военной службе, затем оделся в милый моему сердцу штатский костюм и начал заниматься своими делами. Моя военная служба на этом закончилась. Младший лейтенант Лещенко исчез, будто бы его никогда и не было.

Наше бегство из Одессы и жизнь в Бухаресте до прихода Красной армии

Я вернулся в Одессу в тот самый момент, когда моя ненаглядная Верочка и ее семья нуждались в помощи. Верочка не писала мне о тех невзгодах, которые обрушились на них весной 1944 года. Все письма прочитывались. Написать лишнего означало навлечь на себя неприятности. А Верочке и без того хватало неприятностей, дополнительные были ей ни к чему. Лишь по приезде она смогла рассказать мне обо всем. Я слушал и радовался тому, как вовремя я приехал. Бог вернул меня в Одессу для того, чтобы я спас Верочку и ее семью, которую с осени 1943 года считал своей семьей.