Петр Столыпин, который хотел как лучше

Перед открытием II Государственной думы, 9 февраля 1907 г., в Совете министров обсуждался вопрос о сокращении применения закона о военно-полевых судах. Правительство пришло к выводу, что эти суды позволили сократить масштабы террора, и рекомендовало местным властям воздерживаться от их применения в период работы Думы. Было решено не вносить в парламент представление о сохранении этого закона, который власть всегда рассматривала как «чрезвычайное и временное средство борьбы с обнаружившимися в то время крайними проявлениями революционной смуты» [11, с. 176–177].

Во II Думе правительству и его премьеру пришлось вступить в борьбу с либеральными и левыми депутатами по вопросам о терроре и военно-полевых судах, которые стали, пожалуй, самыми обсуждаемыми темами в нижней палате. Кадеты инициировали принятие закона об отмене военно-полевых судов. Либералы полагали, что террор левых является лишь ответом на насилие власти, поэтому военно-полевые суды не останавливают террор, а лишь усиливают его. В прениях кадетские депутаты подчёркивали, что военно-полевые суды показывают несостоятельность правительства. В. М. Гессен назвал их «отравленным оружием правительственного террора», который толкает страну на путь революционного террора [3, стр. 360–362].

Самую убедительную речь против военно-полевых судов произнёс московский юрист В. А. Маклаков. Его позиция была близка позиции С. Ю. Витте в этом вопросе. Он предложил их отменить во имя торжества правового государства в стране. По мнению депутата, военно-полевые суды — это «антигосударственное учреждение» с точки зрения права, так как в России нет закона для всех, поскольку за одни и те же преступления разными судами могли назначаться разные наказания. «Когда нет одного общего закона, когда есть три закона, тогда закона нет вовсе», — справедливо утверждал депутат. Он полагал, что правительство таким образом бьёт не только по революции, но и по государству. Террор снизу его пугал меньше, «чем <…> террор военно-полевых судов» [3, стр. 385–392]. В ходе дебатов П. А. Столыпин отметил, что государство должно, «когда находится в опасности, принимать самые строгие законы, чтобы оградить себя от распада», иногда же государственная необходимость вообще стоит выше права. Он предложил Думе осудить революционный террор, сказать «слово умиротворения», которое прекратит «кровавое безумство», поможет пересоздать историческое здание России. В свою очередь он обещал, что правительство примет меры по ограничению закона о военно-полевых судах самыми исключительными случаями [3, стр. 514–516]. После выступления премьер-министра, в тот же день, группа правых депутатов внесла заявление о порицании революционного террора на рассмотрение Думы. Однако прийти к согласованию интересов и компромиссу в этом вопросе Думе не удалось. Она не захотела осудить террор, а кадеты всё же внесли в Думу законопроект об отмене военно-полевых судов. 17 апреля Дума его единогласно утвердила, 2 мая законопроект рассматривался Госсоветом и был отклонён. В любом случае никакого практического значения всё это уже не имело, поскольку закон о военно-полевых судах уже не действовал.

Либералы и консерваторы в России не пришли к общему мнению относительно влияния военно-полевых судов на размах террора в стране. Однако сторонние наблюдатели, британские дипломаты, отмечали их положительный эффект. Так, консул Великобритании в Батуми писал Э. Грею, что «революционеры под влиянием тяжелых наказаний и строгого военного режима с военно-полевыми судами отказались во многом от своей активности…» [39, р. 1]. А. Николсон в общем докладе министру иностранных дел о внутренней ситуации в России в 1906 г. отмечал: «Репрессивные меры были решительны и в отношении обычных преступников имели сдерживающий эффект… Не думаю, что Столыпина можно порицать за те меры, которые он принял, он боролся с большим и все возрастающим злом, и, хотя военно-полевые суды являются скорыми и возможны ошибки, я не думаю, что в целом, их власть была слишком превышена…». Однако посол замечал, что вряд ли они «могут эффективно подавить революционную агитацию, по крайней мере, среди решительных революционеров» [38, р. 1–2].