Петр Струве. Революционер без масс

В 1904–1906 гг. произошёл великий перелом, который состоял в том, что интеллигенция в некоторых отношениях химически соединилась с народом. Поскольку это произошло, — а мы дальше именно и затронем вопрос, в какой мере это произошло, — собственно интеллигенция даже перестала существовать как нечто обособленное. У нас до сих пор не понимают всего исторического значения этого переворота. Совершенно неверно, что в 1905 г. произошли только политические «перемены». И даже наоборот, именно в политическом отношении изменения, происшедшие в России в эту эпоху были наименее радикальными. Миросозерцание и правосознание народ изменились глубже, чем политическое устройство страны, чем её государственное право. Власть до этой эпохи имела дело с кучкой или кучками интеллигенции, ей враждебной, и с народом, которому и власть и интеллигенция были одинаково культурно чужды, но который своим миросозерцанием пассивно поддерживал власть, а от интеллигенции отталкивался.

Теперь положение совершенно изменилось: между интеллигенцией и народом произошло в некоторых отношениях прямо-таки химическое соединение, а былое пассивное содружество власти и народа рушилось, потому что пало совершенно то миросозерцание народа, на котором оно держалось. Власть духовно отрезана и от интеллигенции и от народа, т. е. от широких масс населения. Сверху поощряемый антисемитизм, национализм и т. п. представляют лишь идеологические суррогаты былой непосредственной связи, которая существовала между властью и верившим в неё народом.

Это неестественное положение власти в безвоздушном пространстве чрезвычайно опасно и для власти, и для страны. Оно опасно потому, что, как показывает именно современное положение вещей, эпоха 1907–1913 гг. — эпоха так называемого «успокоения» — была потеряна в смысле органического укрепления власти. В 1907 г., когда в «революции» окончательно обозначилось отъединение народа и власти и определилось химическое соединение народа и интеллигенции, могла быть сделана попытка укрепить власть на «средних» элементах страны, которые нужно было организовать и сплотить в силу лояльным приобщением их в властвованию в стране. В этом было историческое призвание Столыпина и тех общественных элементов, которые шли под флагом октябризма.

Столыпин оказался не в силах осуществить эту историческую задачу, и его банкротство в этом отношении реализуется (да простит мне читатель парадоксальное слово о реализации банкротства) теперь партией и фракцией октябристов. В то время как интеллигенция сумела химически соединиться с народными массами, власть не смогла так же соединиться с средними классами.

Исторически это понятно. История не выработала в нашей власти ни навыков, ни самой идеи самоограничения. А между тем именно это и требовалось и требуется от власти в момент, когда из-под неё оказался вынутым былой фундамент пассивной поддержки народа с его патриархальным миросозерцанием, которого больше не существует.

Революция 1905–1906 гг. породила тот кризис интеллигенции, во вскрытии которого — историческое значение сборника «Вехи». Суть этого кризиса можно охарактеризовать так: то химическое соединение народа и интеллигенции в революции, о котором мы говорили, было и тем и другим элементом куплено слишком дорогой ценой, ценой упрощения и оскудения духовного содержания и интеллигенции и народа. Анализ этого кризиса сделан и не прошёл, я думаю, даром. «Вехи» проникли в умы русской интеллигенции и дали толчок к, быть может, ещё не замеченной и не осознанной, но весьма значительной критической работе. С двух концов. «Вехи» учили, с одной стороны, общественному реализму, разоблачая мечтательное забвение глубоких почвенных условий развития всякой культуры и, в частности, культуры русской; с другой стороны, материализму и нигилизму интеллигентского миросозерцания «Вехи» противопоставили религиозный идеализм.