Петр Великий – патриот и реформатор

Такова официальная версия Бергхольца в назидание потомства. Если верить ему, Провидение все смастерило с чудодейственной ловкостью, к общему удовлетворению всех заинтересованных лиц. Он только забывает указать, что орудием своим Провидение избрало князя Меншикова. Дворец окружил солдатами он, и во время долгой агонии государя, когда старые сановники стали обсуждать права отдельных членов императорской фамилии на престол, он подвел к окну тех, которые не выказывали достаточного восторга при мысли о воцарении Екатерины, и этим превозмог всякое сопротивление, показав недовольным, что они в руках солдат, покорных ему, Меншикову. После этого он осторожно стушевался, и Бергхольц упоминает его имя только 3 февраля, когда присяжные листы были записаны всеми служащими в Троицкой церкви в присутствии князя Меншикова, Сената, Синода, генералов и всех коллегий. «Всякий получал свой лист, который обязан был отдавать князю, подписав его». Меншиков лично присмотрел за тем, чтобы персонал государственного механизма расписался в верности Екатерине. В остальном он предоставил «почти что безутешному» герцогу устраивать свои дела с новой самодержицей и добиваться от нее милостей кое для кого из пострадавших его друзей, как, например, для Шафирова и для Матрены Ивановны Балк.

В течение нескольких месяцев дневник Бергхольца продолжает излагать жизнь герцога в России. Но могучая фигура, оживлявшая для нас этот текст, уже погребена в Петропавловском соборе, и нет больше надежды, что она снова промелькнет среди прозаических описаний автора.

Мы любим Бергхольца за то, что он набросал нам незабвенный эскиз чарующего колосса, хоть и сердимся на него, что он не все сказал, что мог, и упустил так много случаев дать нам больше. И все же приходится признаться, что, несмотря на свои недочеты, дневник предоставляет возможность ближе подойти к великому реформатору, чем любые из других современных записок. Атмосфера, которой Петр дышал в течение последних трех лет своей жизни, не испарилась из страниц голштинца и сохранила свой особый привкус. Для тех, кто знавали С.-Петербург и помнят его топографию, намеки писателя на внешний вид столицы вызывают определенные образы той рамки, в которой Петр любил жить. Дамы его семьи, хотя описанные робким и чересчур почтительным пером, встают, однако, как живые перед глазами читателя. Екатерина, сумевшая переродиться в новую личность, за которой спрятала Марту Скавронскую; ее дочери, слишком еще молодые, чтобы оставить определенное впечатление двух столь различных характеров: Анна – сдержанная и серьезная, Елизавета – веселая и общительная; старая Прасковия Федоровна, окруженная попами и монахами; толстенькая Екатерина Ивановна – кокетливая и непоследовательная; сестра ее, Анна Курляндская, предназначенная столь скоро стать императрицей «Престрашного взора», безразличная Прасковия Ивановна скользят сквозь строки дневника, оставляя образы, никогда не спутывающиеся в памяти читателя. Герцог Карл-Фридрих искал себе убежища среди них, напуганный императором, с которым никогда не чувствовал себя в своей тарелке, ибо никак не мог его понять. Дневник только настаивает на степени милости, высказанной императором герцогу при каждой их встрече, и это напоминает черту карандашного барометра, отмечающего более или менее ясную погоду, урегулированную высшими и непонятными силами, но не поддающуюся действию человеческой воли. За три с лишним года мы никогда не видим, чтобы Петр и его гость нашли случай обменяться искренними и интересными для них обоих мыслями.

По естественным своим способностям и соблюдая то, что он считал своим отличным придворным тактом, Бергхольц был заранее обречен дать лишь поверхностное описание той жизни, которую вел Петр Великий, но точность и правдивость писателя, несомненно, стоят выше всякой похвалы. Бергхольц был иностранцем среди народа, языка коего не знал и дух коего остался ему непонятен, но он постарался передать то впечатление, которое этот особый мир на него произвел. Он, не задумываясь, одобряет или осуждает даже тогда, когда он ничего не понял, но он делает все это в похвальном духе писателя записок, чей инстинкт заставляет его отмечать то, что он видел, и то впечатление, которое он испытал, не ища более сложных заданий. Для потомства его книга, главным образом, интересна своими заметками про Петра, но более тщательное ее изучение вызывает, вдобавок, любопытный образ жизни в России в начале XVIII века и сообщает о ней много таких подробностей, которых не найти у другого автора.