Петр Великий

Это положение было неудовлетворительно и непостоянно. Алексей не был политически активен; но в связи с его положением наследника трона он неизбежно стал символом сопротивления Петру и его политике, надеждой тех, кто ненавидел иностранные влияния, обижался на требования, которые царь предъявлял всем своим подчиненным, или завидовал власти Меншикова. Такие чувства были опасны и широко распространены. В 1712 году даже Стефан Яворский, тогда все еще главный представитель Петра по религиозным делам, хотя никогда и не бывший искренним соратником, назвал в проповеди царевича «нашей единственной надеждой». Здоровье Петра ухудшалось: непрерывная работа, бесконечные поездки и сильные запои были причиной того, что он часто болел. Надежды или опасения смерти царя сделали положение его сына еще более критическим, по крайней мере уже в 1716 году Алексей мог предполагать, что Петр проживет не более двух лет. В октябре 1715 года возник кризис: в длинном письме к царевичу Петр жаловался, что его радость в победах, которые были достигнуты над шведами, почти разрушена тревогой, «когда я вижу Вас, наследника трона, который так бесполезен для ведения дел государства». Затем последовала наибольшая сердечная жалоба: «Вы не будете ничего слышать о военных делах, даже если, — настаивал Петр — порядок и защита были основами всего политического правления». Возражение вызывает, продолжал он объяснения, не столько отказ Алексея играть активную личную роль в войне, сколько недостаток его интереса к борьбе, столь существенной для всего будущего России. Отношение царевича ко всему было глубоко неудовлетворительным. «Как часто я ни ругал Вас за это, и не просто ругал Вас, но бил Вас…, но ничто не преуспело, ничто в любом смысле, все ни к какой цели, все — слова, брошенные на ветер, и Вы не хотите ничего делать, кроме как сидеть дома и наслаждаться. Это, — продолжал Петр, — последнее предупреждение. Мой сын мог бы даже теперь измениться к лучшему. Но если нет, поймите, что я лишу Вас престолонаследия и брошу Вас как гангренозный член». Письмо заканчивается предупреждением, что, поскольку царь никогда не берег себя, он не будет беречь и бесполезного сына. «Лучше чужак, который способен, чем кто-то собственной крови, но бесполезный»[147]. Это письмо передает горечь, презрение и, возможно больше всего, совершенное непонимание, с которым Петр рассматривал своего наследника. Отец, неустанно активный, ведомый глубоким чувством ответственности и в то же время испытывающий недостаток и терпения, и воображения, просто не мог понять склад ума такого чуждого ему сына. Для Петра ситуация была проста. Имелась ясная линия обязанности, которой Алексей отказался следовать. Поступая так, он отклонял и скрыто угрожал всему, за что его отец боролся с таким трудом.

Алексей ответил на это письмо, спрашивая позволения отказаться от своего права престолонаследия. Но это само по себе не могло успокоить Петра. Царевич мог бы изменить свое мнение: в любом случае он был уверен, что тот останется центром для недовольства. Поэтому он должен был или полностью изменить свое отношение и активно сотрудничать с политикой своего отца, или отказаться от мира, уйдя в монастырь. В настоящее время Петр не торопил проблему; но в конце августа 1716 года он написал Алексею еще раз, из Копенгагена, требуя, чтобы его сын решил: или принимать активное участие в войне против Швеции, или стать монахом.

Это письмо заставило задуматься. Идея побега от ситуации, которую он ненавидел, уже сформировалась в голове царевича. «Лучше бы мне быть, — сказал он в 1713 году, — обычным чернорабочим, или в лихорадке, чем здесь»; и когда в следующем году он поехал на воды в Карлсбад в Богемию, Кикин посоветовал ему поехать оттуда лучше в Нидерланды и Италию, чем возвращаться в Россию. Теперь Алексей ехал в Данциг, как будто чтобы присоединиться к царю; но из этого города он сбежал в Вену, где, как он утверждал позже, Кикин и российский посол Веселовский уже подготовили ему прием. В течение нескольких месяцев его местопребывание держалось в тайне. Но к марту 1717 года стало известно, что он живет в замке в Тироле, предоставленном в его распоряжение правительством Габсбургов. Вернуть своего сбежавшего сына было для Петра срочной потребностью. Его отношения с Австрией быстро ухудшались, поскольку опасения и негодование, пробужденные российской оккупаций Мекленбурга, достигли своего пика. Во враждебных руках царевич мог бы стать опасным оружием против своей родной страны. Имелись сообщения, что Алексей, по прибытии в австрийскую столицу, попросил у императора Карла VI отряды для того, чтобы использовать их против своего отца, и сказал, что он также надеется на британскую поддержку. Царь также чувствовал, что престиж и его, и всей России был серьезно поврежден бегством его сына: это было выше всего, что он находил непростительным.