Петр Великий

Карл VI и его советники находились в затруднительной ситуации. Они глубоко не доверяли Петру и отказывались выдать Алексея против его желания на милость отца. Но они также были встревожены угрозами вооруженной силы, которую Петр использовал уже не однажды, чтобы получить их согласие на свои требования. Поэтому они побудили царевича переехать из Тироля в Неаполь (австрийское владение, начиная с европейского мирного урегулирования 1713–1714 годов в конце войны за испанский престол), где он нашел убежище в замке Сан-Эльмо. Эмиссары его отца все еще преследовали его. В августе 1717 года правительство Габсбурга согласилось, чтобы П. А. Толстой, который выказал свои большие способности как дипломат, будучи российским представителем в Константинополе с 1702 по 1714 годы, мог поехать в Неаполь, представить Алексею письмо от его отца и вести с ним переговоры, если он все еще будет отказываться возвращаться после его прочтения. Основой этого решения было опасение, что Петр, если столкнется в Вене с полным отказом сотрудничать, мог бы использовать свои силы в Польше, чтобы напасть на Силезию и, возможно, даже продвинуться в Богемию, где началось значительное волнение среди крестьянства. Все же правительство Габсбурга предусмотрело, что Толстой должен видеть Алексея только в присутствии графа Дауна, губернатора Неаполя, или его представителя и что царевич должен быть уверен, что он не будет выдан против своего желания.

Несчастный Алексей не показал себя соперником способностям и жестокости Толстого. С одной стороны, он был испуган угрозами: император, как выяснилось, не будет больше защищать его перед лицом российского давления (Вайнгартен, один из секретарей Дауна, был подкуплен Толстым, чтобы обмануть царевича в этом пункте). Петр прибыл бы в Италию лично, чтобы забрать обратно своего странствующего сына. Алексея могли разлучить с его любовницей, финской девушкой Афросинией[148], которая сопровождала его в бегстве и была теперь беременна. Это оказало действие на Алексея, который был искренне привязан к девушке и надеялся жениться на ней (его жена, с которой он обходился очень плохо, умерла в ноябре 1715 года после рождения сына). С другой стороны, ему были предложены обещания, что если он возвратится в Россию, то будет прощен своим отцом и ему позволят жить спокойно в его поместьях и не разлучат с Афросинией. Алексей знал, что на обещания такого рода, даже когда они сделаны его отцом или с его полномочием, не следует полагаться. Однако, после десяти дней обсуждения и интриг, 14 октября он принял решение возвратиться в Россию. Император и его министры были обеспокоены поворотом, который приняли события, но Толстой настоял на том, что во время обратной поездки из Неаполя царевич не должен задерживаться в Вене или иметь аудиенцию у Карла VI. Поэтому император приказал графу Коллоредо, губернатору Моравии, увидеться с Алексеем, когда тот будет проезжать через область, и удостовериться в его искреннем желании возвратиться в Россию. Толстой предотвратил встречу Коллоредо с Алексеем; и когда австрийское должностное лицо прибыло на встречу с царевичем, Толстой и члены его сопровождения образовали такой тесный круг вокруг Алексея, что никакая честная беседа не была возможна. Таким спешным и полутайным образом беглец был доставлен домой. Он добрался до Москвы в феврале 1718 года.

Стоя перед разгневанным отцом, он полностью растерялся. Он признал свою вину в том, что сбежал из России и просил у Карла VI убежища, умолял своего отца о прощении и присягнул на Библии в Успенском соборе, наиболее важной церкви в Москве, отказаться от своих прав на престол. Его сводный брат Петр Петрович, младенец — сын Петра от Катерины, ливонской девушки, на которой он женился в 1712 году, был объявлен наследником трона. Но царь остался неудовлетворенным. Каких бы многочисленных отказов от прав Алексей ни делал, пока он будет оставаться в живых, всегда будет сохраняться угроза продолжению собственной политики Петра. Даже если бы он стал монахом (в прошлом весьма непреодолимое препятствие любому кандидату на трон), теперь это не могло бы быть достаточным. «Клобук монаха, — говорил ему Кикин, — не прибит к человеку. Его можно снова отложить в сторону». Алексей мог полагаться на широкое сочувствие церкви и воистину огромного большинства рядовых русских, в то время как Петру Петровичу было только два года и ему не суждено было достичь зрелого возраста. (На самом деле, он умер в следующем году.)

Если царь умрет в ближайшем будущем, его политика и ее последствия — воинская повинность, принудительный труд, увеличенные налоги, иностранные традиции — вероятно, будут уничтожены консервативной реакцией, в которой царевич будет лидером. С политикой Петра, кроме того, ушли бы люди, которые применяли ее, начиная с Меншикова и далее. Имелось, таким образом, большое количество сильных людей, лично непосредственно заинтересованных в том, чтобы Алексей никогда не пришел к власти.