Петрашевцы

Катенев очень много беседовал с агентом Наумовым, надеясь, видимо, на воспитание его в революционном духе, поэтому записи-донесения Наумова об этих разговорах дают богатый материал для мировоззренческой и психологической характеристики Катенева. Следует, конечно, учитывать, с одной стороны, некоторую хлестаковщину «учителя», желание Катенева порисоваться[234], с другой — желание Наумова выслужиться, подчеркнуть крамолу в словах и делах объекта наблюдения. Естественны для юного вольнодумца антирелигиозный пафос пропаганды и ненависть к монархическому режиму. Несколько необычны мотивы ненависти и раннее ее возникновение.

18 апреля собеседники, находясь в трактире, наблюдали за окном большую похоронную процессию, и Катенев «вспомнил, как он, будучи 13 лет, видел раз такую точно толпу на Елагином острове во время гулянья, и кричали ура, когда проезжал государь, что он тогда уже получил ненависть к царю и поклялся в душе отмстить ему за это и довести до того, чтобы и ему, Катеневу, также кричали ура»[235].

Катенев еще напускал на себя маску романтического злодея.

Из донесения Наумова о встрече 8 апреля: «Я спросил Катенева, отчего он так грустен. Жажду крови, — отвечал Катенев, и жажду до такой степени, что готов зайти в цирюльню, чтоб увидеть там чашки две крови, что в подобном расположении вызывался даже убить императора и изъявлял этот вызов в магазине Петра Григорьева, при нем и Толстове, которые этому смеялись. Я чувствую, что во всю мою жизнь не сделал я ничего доброго, но стремился к злодеяниям. Отец, мать и все семейство меня отвергают, я чувствую приближение смерти, которая не иначе должна последовать, как от виселицы или топора»[236].

Слух о бунте в Москве или за Москвой, с добавлением уже самим придуманного сведения об убийстве при этом царя, находившегося тогда в Москве, Катенев намеревался распространить во время петербургских маскарадов по случаю пасхи: для широко употреблявшихся на маскарадах лотерей-аллегри Катенев предполагал заготовить по форме лотерейных билетов несколько десятков или даже сотен листков с сообщениями о бунте и об убийстве царя и разбросать эти листки или раздарить знакомым; в акции должен был принять участие и Наумов. Идея не была реализована по нескольким причинам, из которых, видимо, наиболее серьезная — решительно отговаривал от такой операции Г. П. Данилевский, подчеркивая бесполезность и опасность затеи. Интересно, что в кругах петрашевцев замыслы Катенева приобретали еще более радикальный вид. В. Энгельсов в своей статье о Петрашевском истолковал идею таким образом, что на маскараде 21 апреля на билетах лотереи будут написаны призывы к восстанию, и государь тут же будет заколот кинжалом.

Мечтая о будущей революции, Катенев составил план Петербурга, с обозначением узких проездов: «Нам нужно это для построения баррикад; чем тесней улицы или переулки, тем удобней для действий, потому что в тесной улице или переулке можно действовать из окошек, бросать все, что ни попадет, и даже обливать кипятком, если б вздумалось пустить солдат нас забрать. А что удобные места нашли только в переулках Васильевского острова, Сенной площади и около Владимирской церкви». Узнав, что Катенев намеревается выкупить у ростовщика заложенное студентом Куприяновым духовое ружье, Наумов поспешил сам купить это оружие и приложил его к очередному донесению.

Катенев был горячим пропагандистом, умел разговаривать с народом (вероятно, более результативно, чем Толстов).

Из донесения Наумова о встрече с Катеневым 10 апреля: «… он мне рассказывал, что вчерашнего числа он с извозчиком Федотом и братом Федота Михаилом пили чай в Русском трактире, где Катенев, выдумывая на императора разные клеветы и всячески его ругая, довел извозчиков до такого раздражения, что и они вместе с ним согласовались»[237]. Катенев интересовался раскольниками, выспрашивал о них Наумова, намеревался специально поехать в Москву для общения с раскольничьими кругами.

Для пропагандистских целей Катенев замышлял организовать на акциях по 150 рублей ассигнациями свой журнал (или газету), которую может возглавить В. Р. Зотов, тогдашний редактор «Литературной газеты». Катенев, очевидно, питал к Зотову почтение как начинающий писатель-очеркист; расписывая Наумов^ мифический «Клуб ламартинистов», якобы тоже подпольный кружок, отличный от петрашевцев («… в нем нет пи военных, ни разночинцев, кроме писателей»), Катенев сделал Зотова членом этого клуба. Следственная комиссия долго потом допытывалась у Зотова, да и у других допрашиваемых: что это за клуб? Имя Ламартина тогда было у всех на устах, он ведь был не только выдающимся поэтом, но и довольно бесславно закончившим в бурные месяцы 1848 г. свою политическую карьеру главы республиканского правительства (у Г. П. Данилевского портрет Ламартина висел на стене вместе с другими знаменитыми деятелями эпохи революции), поэтому Катенев и назвал его именем свой фантастический клуб.