Петрашевцы

Спешнева, видимо, не удовлетворяли относительно легальные формы существования известных ему петербургских кружков и относительно легальные идеи, там обсуждавшиеся. Он присматривался к посетителям, сразу же отмечал наиболее радикальных и активных (например, К. И. Тимковского), приглашал к себе домой для беседы. Когда на вечере у Петрашевского в ноябре 1848 г. появился Рафаил Александрович Черносвитов, умный и говорливый провинциал, очень интересно описывавший совершенно новую, замечательную область России — Восточную Сибирь, а сам в то же время внимательно вглядывавшийся в собеседников, то недаром они оба — Черносвитов и Спешнее — приметили друг друга и потянулись друг к другу. Черносвитов тоже, видно, искал себе толковых сообщников.

Начали они с нейтральных фраз, затем перешли к социальным проблемам (оба подчеркнули первостепенность реформы крепостной системы), а затем стали уже обмениваться визитами[250]. Черносвитов явно интересовался наличием в центре России революционных организаций и революционного движения (потому и обратил внимание на кружок Петрашевского). Спешнее, желая больше выведать сведений и суждений от собеседника, темнил, намекал на принадлежность к подпольным обществам и даже на главенство, свое и Петрашевского, в этом подполье. Черносвитов, который тоже темнил и тоже намекал на участие в тайной организации, пожелал самый ответственный разговор вести втроем. Он позвал к себе Спешнева и Петрашевского и откровенно изложил им свой грандиозный план революционного переворота.

Прежде всего должна восстать Восточная Сибирь, а когда пошлют на усмирение значительные воинские силы (корпус), то за спиной их встанет Урал с 400 тысячами недовольных рабочих, который двинется на южные волжские («низовые») губернии и к донским казакам, всюду поднимая народ; на потушение этого пожара потребуются уже все войска, и тогда восстанут Петербург и Москва — «и все кончено»[251].

Спешнев отнесся к замыслу недоверчиво (выдумывает? завлекает? провоцирует?), осторожный по отношению ко всяким тайным заговорам Петрашевский — тем более (любопытно, что в одном разговоре без Спешнева Черносвитов предлагал Петрашевскому обсудить вопрос о цареубийстве). По словам Спешнева, «Петрашевский стал говорить вообще против бунта и восстаний черни», противопоставляя им фурьеризм. Спешнев после этого распрощался с Черносвитовым и, похоже, больше не возобновлял переговоров. А Петрашевский, наверное, еще сильнее уверился в том, что жандармы подослали к ним агента (у него с самого начала знакомства, как и у Спешнева, возникли такие подозрения). В показаниях на следствии Петрашевский иначе как «агент-провокатор» и не называл Черносвитова…

Личность Рафаила Александровича Черносвитова тоже до сих пор остается загадочной. Мотивы его действий, неожиданные революционные проекты как-то очень не вяжутся с его прошлым и с его социальным положением. Почему вдруг золотопромышленник и бывший исправник, с помощью войска подавлявший около 10 лет назад бунты рабочих на уральских заводах, становится революционером и пропагандистом общероссийского восстания? И другие петрашевцы (Львов, Достоевский) относились к Черносвитову как к подосланному к ним шпиону-провокатору. Последнее исключается: арест, крепость, допросы, суровое наказание, вынесенное судом Черносвитову, никак не согласуется с такими подозрениями. Никаких документальных объяснений резкой перемены взглядов Черносвитова за десятилетие нет, можно лишь строить гипотезы. Наиболее вероятная из них следующая. Черносвитов — недюжинная, энергичная натура, мечтавшая о значительно более широких масштабах деятельности, чем ему уготовила судьба; патриот и знаток Сибири, он прекрасно понимал, какие необъятные возможности таит этот край; очевидно, что-то он извлек и из духовного общения с декабристами, хотя они отнеслись к нему настороженно;[252] пребывание в европейской части России, знакомство с петрашевцами, разговоры и намеки в их кругу могли развить в сознании Черносвитова представление о том, что революционный взрыв в стране очень близок; а зная глубину недовольства уральских рабочих, он вполне серьезно мог предполагать там наличие больших людских резервов для повстанцев, и планы его, изложенные в показаниях Н. А. Спешнева, — отнюдь не хлестаковщина и не мальчишество, а реальная уверенность в силе Урала, В дальнейшем же, в свете общефедералистских идеалов петрашевцев, Черносвитов мог мечтать о Сибири как об особой российской республике, где ему предстояло играть значительную социально-политическую роль.