Петрикор

Николай. Потом я ничего не помню: как я играл, как сказал, что посвящаю эту музыку ей. Она… Она даже не услышала: болтала с парнем, который сидел рядом. Ей просто было не до меня и не до моей музыки. Ей было весело болтать с ним. Пауза… Потом смех… еще смех… Ей не нужна была моя музыка. И я сдался. Из-за нее я запретил себе слушать музыку, свою музыку, запретил себе сочинять и перешел в другую школу.

Николай достает из внутреннего кармана лист и разворачивает его. Сзади на стене появляется текст, набранный на печатной машинке: «Николай, я прошу тебя – не злись. Если это письмо в твоих руках – значит, Анны больше нет. Прощание состоится в пятницу в 18:00. Прошу тебя уважать мой выбор так, как я уважала твой. Анна».

Артисты медленно расходятся, Николай сидит.

Николай (берет шарф). С Анной мы встретились случайно. Хотя… нет… Нас объединила музыка. Я приехал в школу настраивать фортепиано. Обычно школами я не занимаюсь. Мой удел – консерватория, где я уже двадцать лет настраиваю музыкальные инструменты для других. Для других талантливых музыкантов. Я лично их таковыми не считаю. Многие просто бездарности, но им хватает смелости, хватает наглости демонстрировать свои сомнительные таланты, выставлять их напоказ. Сублимировать безысходность своего одиночества. За это я их даже уважаю. Я вот оказался трусом. А может быть, оно и к лучшему. Никто не будет судить меня. Никто. Мое дело – настроить инструмент. К вечности это не имеет никакого отношения. Я не жалуюсь. Мне даже нравится. Быть безответственным. Помню тот вечер, осенний теплый вечер, в воздухе чуть горьковатый запах сухих листьев. Обожаю такие вечера, когда не надо никому ничего доказывать. Спокойно… Кажется, что гармония природы на какое-то время примиряет тебя с самим собой и отпускает шизофрению будничности. Позвонил приятель и попросил меня настроить фортепиано в школе. Почему бы и нет. Какая, в сущности, разница. Это же инструмент. Ему нужна забота, чистота интонаций. Анна – так ее звали, учитель музыки – встретила меня. Предложила чаю. На столе конфеты. Я понял, что между нами возникло особое чувство. Нет, не страсть, не желание. Совсем не то… Это было почти забытое мною чувство доверия. Мне захотелось рассказать то, о чем я молчал, что носил в себе, словно только я имел право знать мою боль, мою боль. Анна была первой, кому я рассказал о ней. Мы сели за стол. Она так заботливо разлила чай и протянула мне конфету, почти как ребенку. Сказала спокойно: «Расскажите о себе». Когда в последний раз мне кто-то говорил «расскажите о себе»?..

Анфиса. Что вы делаете?

Человек. Они чертят линии.

Анфиса. Линии.

Человек. Да, вот…

В этот момент сзади начинают ползти линии, которые позднее проявятся в сцене монолога Анфисы. Николай пальцем проводит вдоль линий. Появляется видео с Анной, Человек поет, играя на пианино.

Герои сидят в креслах, смотрят вперед и плачут. Потом расходятся по новым точкам.

Человек. Вы когда-нибудь задумывались о том, как работает телефон? Я скажу. Он работает по невидимым линиям. В этот момент мне показалось, что я могу позвонить Анне и она услышит меня. Но, как это всегда случается, было уже поздно.

Николай. Анна… Мы пили чай, не знаю, сколько времени прошло, после я настроил инструмент. Мы пили чай. Она проживала каждое мое слово. Каждую каплю моего страдания. Я знал, что между нами ничего не могло быть, но по факту было все. Мы стали близки духовно. Но я тогда искал страсть и эмоции. Все мы ищем любви…

Судьба (громким шепотом). Любви?

На стене сзади высвечивается: «Говорит судьба».

Все. Любви.

Человек (громким шепотом). Любви?

На стене сзади высвечивается: «Говорит человек».

Все. Любви?

Николай. Разве мог я предполагать, что именно у нее, у этой учительницы, я вновь встречу ту самую, которая разрушила меня однажды? Все повторяется…

Человек. Все повторяется.

Судьба. Все повторяется.

Сцена 3

Тень уродства

На сцене: Николай, Судьба, Федор, Соня, Анфиса, Ник, Человек.

Странники бытово повторяют первый текст.

Анфиса. А все-таки холодно. Сегодня холодно. Не находите?

Соня. Зачем мы здесь? Я не понимаю.