Петрос идет по городу

Когда в детстве, вспоминала она, у нее умер любимый дедушка, она устроила стирку кукольных платьев. Тщательно перестирала все одежки. Потом развесила их на веревке. Ее тетка, возмущенная поведением племянницы, сказала какой-то соседке: «Бесчувственный ребенок! В доме покойник, а она стирает кукольное тряпье».

— Я, Одуванчик, была в таком горе, что даже плакать не могла, — заключила Дросула, с рвением протирая стекло.

Петрос считал, что у него нет и никогда в жизни не будет друга ближе Дросулы. Только она поняла, как он страдает и жалеет Тодороса. Вылепив из глины черепаху, очень похожую на Тодороса, которого Дросула никогда не видела, она подарила ее Петросу.

— Чтобы ты, Одуванчик, помнил всегда о Тодоросе, — сказала она, вручая ему черепаху, и лицо ее было необыкновенно серьезным и грустным.

Всех жалела, за всех радовалась, обо всех беспокоилась Дросула. Когда Антигона расстраивалась, впадала в отчаяние из-за своего поэта, Дросула тоже расстраивалась и впадала в отчаяние. Когда Рита прибегала в мастерскую вне себя, услышав об очередной расправе с евреями, Дросула горевала вместе с ней. И когда Яннис сидел грустный в углу, устремив на Антигону печальный взгляд, и кадык у него на шее едва шевелился, на Дросулу тоже находила тоска. Когда Ахиллес не приходил вовремя, как сегодня, или Яннис и Петрос не являлись в назначенное время, кончив писать лозунги на стенах домов, Дросула принималась за уборку и мытье пола.

— Хорошо, что в мастерской столько стекол. — Она улыбнулась и потом прибавила в задумчивости слегка дрожащим голосом: — Вот увидишь, Одуванчик, когда уедет Ахиллес, я такой порядок наведу в доме…

Потом наступило молчание. Слышно было только, как тряпка скользит по стеклу и Шторм чешет лапой еще не просохшее ухо.

— Когда я уеду «туда», приходи навещать Дросулу, — несколько дней назад сказал Петросу Ахиллес.

У Петроса сжалось от боли сердце. Он не мог представить себе мастерскую без Ахиллеса. Но так уж повелось. Юноши, приходившие в мастерскую, один за другим уезжали «туда», и вместо них появлялись новые. Тысячу значений могло иметь это «туда». Другая работа… другой город… Но Петрос знал, что его друг уезжает куда-то далеко. Не в Египет, как дядя Ангелос, потому что Ахиллес не считал, что исход войны будет решаться в Египте. «Исход нашей борьбы будет решаться в горах», — говорил он. И в горах действовало много партизанских отрядов. Ах, если бы и его, Петроса, взял с собой Ахиллес! Когда он подрастет немного, может быть, он тоже поедет «туда». И Дросула будет волноваться за него.

Каждый раз, когда Петрос ходил со своими друзьями на какое-нибудь задание, он чувствовал себя уверенно и спокойно. Дросула шла рядом с ним такая невозмутимая и беззаботная, с сумкой через плечо, и вдруг в самый неожиданный момент разбрасывала по улице листовки, а потом как ни в чем не бывало продолжала прогулку. Петрос не успевал и глазом моргнуть, как листовки рассыпались по тротуару.

Однажды воскресным утром они отправились вдвоем в ближайшую церковь. Пройдя на женскую половину, Дросула усадила его рядом с собой, с той стороны, где она держала сумку. Петроса ничуть не удивило бы, если бы из этой волшебной сумки вылетели голуби и выскочили зайчата. Дросула была более искусным фокусником, чем тот, которого они с Сотирисом видели как-то раз в кинематографе «Аттида». В программе было написано, что в перерыве между сеансами выступит иллюзионист Ханти. Сотирис утверждал, что все это чепуха и публику обманули, взяв дороже, чем обычно, за билеты. Хотя сам он прошел зайцем, не заплатив ни гроша, однако не желал, по его словам, попадаться на удочку к жуликам. Но выступил настоящий иллюзионист. Он посадил в большую корзину стоявшую рядом с ним девочку в красном платье, расшитом золотыми бляшками, и, прочтя над ней заклинание, открыл крышку. Из корзины выпорхнул голубь с красным лоскутком на спине, тоже расшитом золотыми бляшками.

— «…От Иоанна святого Евангелия чтение вонмем…» — начал читать с амвона Евангелие отец Григорис таким густым басом, что стекла в церкви зазвенели.

Вдруг над головами молящихся взвились голуби с черными крапинками на крыльях. Так представлял себе Петрос листовки, вылетевшие из волшебной сумки Дросулы. Никто и не заметил, когда она успела их вытащить. Одна птица пронеслась над головой отца Григориса и тихо опустилась на раскрытое Евангелие. Петрос готов был побиться об заклад, что священник одним глазом читал листовку, а другим молитву. Вот он перевернул страницу и закрыл ею листовку…

«Свобода или смерть!» — было написано там. Свобода или смерть!» Сколько раз писал Петрос эти слова на оградах и стенах домов!

— Посмотри на маленьких цариц, — подтолкнул он локтем Дросулу, которая не раз слышала от него о Муре, Шуре и Нюре.

В северном приделе стояла жена пекаря с тремя дочерьми. Они были разряжены в пух и прах, сверкали их золотые серьги, брошки и крестик Антигоны. Младшая, Нюра, подняла руку, пытаясь поймать странную птицу, которая кружила у нее над головой и точно не думала опускаться. Старшая сестра ударила Нюру по руке.