Петрос идет по городу

Петрос подумал, не скатать ли записочку Антигоны в комок и не дать ли проглотить Тодоросу, но вдруг ему вспомнилась Алексия из книги. Разве она любила бы Константина, если бы он не был храбрым и красивым?

«Так и быть, отнесу, — решил он, — но только в последний раз». Впрочем, Алексия делала все возможное для родины и, разумеется, для Константина. Как видно, есть такие замечательные женщины, размышлял Петрос. Вот, например, Дросула… Она особенная, не похожа ни на одну из знакомых девушек. И у нее такие темные и длинные волосы! Он не мог представить себе Дросулу, закручивающей их на тесемочки. Порой она напоминала ему маму, прежнюю, довоенную, хотя лицами они совсем не были похожи. Внезапно у него промелькнула мысль: неужели он не любит больше теперешнюю маму? А может быть, ему, как Антигоне, нужна другая мама, которая пусть и не ходит на демонстрации, но хотя бы записывает на листочках последние новости, услышанные по радио, как это делает папа?

Ведь папа, привыкший во всем подчиняться маме, на сей раз проявил характер и продолжал заполнять свои листочки и прятать их за рамку портрета Великой Антигоны, хотя мама твердила, что он «играет в доме с огнем». Самое удивительное, что даже дедушка после одного более или менее сытного ужина предложил папе:

— Хочешь, я перепишу для тебя кое-что из этого вздора? — И потом добавил, что у него, по общему признанию, каллиграфический почерк, и когда он служил в труппе Великой Антигоны, то переписывал все роли.

С тех пор часто по вечерам, сидя за столом друг против друга, папа и дедушка усердно писали, как два примерных ученика, готовящих домашние уроки. Папа всегда хранил молчание, а дедушка брюзжал и ругался, если ему приходилось отмечать на листке какую-нибудь победу немцев.

Теперь бесплатные обеды получали уже все, бакалейщик выдавал по карточкам немного оливкового масла, фасоли и гороха, теперь уже меньше людей умирало на улицах от голода, и к дедушке понемногу вернулась его былая веселость и любовь к шуткам. Он без конца раскладывал наполеоновский пасьянс, окрестив по-своему карты. Черви стали русскими, пики — немцами, трефы — итальянцами и бубны — союзниками. Иногда Антигона и Петрос принимали участие в раскладывании пасьянса. Стоя за спиной дедушки, они давали ему советы, в особенности когда преимущества получали пики, то есть немцы.

— Дедушка, передвинь короля червей. Разве ты не видишь, что он в окружении пик?

— Неужели мне жертвовать русским генералом? — кипятился тот. — Как я буду потом наступать?

Частенько вмешивался и папа:

— Спасайте своих русских, отец. Иначе их ждет полный разгром.

— Что вам известно о русских? — негодовал дедушка, который считал, что, кроме него, никто о русских понятия не имеет. — Спросите лучше меня, я о них все знаю.

— Дедушка, откуда ты знаешь? — приставали к нему внуки, заранее предугадывавшие ответ.

— Из «Анны Карениной»… Посмотрели бы вы, как Великая Антигона играла Каренину! Незабываемо! Каренина — это сама жизнь, само очарование!

Дедушка был уверен, что победят непременно русские, так как Каренина — сама жизнь и Великая Антигона незабываема в этой роли.

Вечера перестали быть такими тоскливыми, как раньше, хотя под окнами в сумеречной тишине все чаще раздавался стук немецких сапог по тротуару. Только мама держалась в стороне от общих разговоров. Она вязала или латала старье. Если она сама не слушала радио, то никогда не спрашивала о последних новостях и говорила только о муке и сладких рожках, которые выдавали по карточкам, или о безнадежно прохудившихся детских ботинках.

Сколько времени, вспоминал Петрос, он не целовал уже маму? Может быть, он действительно вырос, а большие мальчики не любят телячьих нежностей. Но в глубине души он знал, что ему не хочется поцеловать маму не потому, что он вырос, и не потому, что ее волосы пахнут опилками, а потому, что ее не интересовало, продвигаются ли немцы в глубь России и Африки. Ведь Петрос готов был поручиться: узнай неожиданно мама, например, о том, что русская армия гонит прочь гитлеровские орды, она как ни в чем не бывало побежала бы в другой квартал, где, по словам какой-нибудь соседки, католические священники выдавали орехи. А Петрос не хотел, чтобы у него была такая мама, которая целыми днями только и делает, что бегает по очередям с мешочками. Он помнил, как когда-то, еще давно, он был тогда совсем маленьким, к ним в гости пришел один знакомый и сказал между прочим папе:

«Тебе повезло. У тебя жена всем интересуется. Знает, что идет в театрах… А моя, кроме кастрюль и тряпок, ни о чем и слышать не хочет».

Петрос тогда почувствовал гордость, что у его папы такая необыкновенная жена, а у него самая красивая и изящная на свете мама, которая к тому же читает французские романы и знает наизусть с начала до конца «Даму с камелиями» и «Коварство и любовь».

Если мама шла за покупками, она не брала с собой Антигону.

«Пойдем в магазин», — говорила она Петросу.