Петрос идет по городу

Папа пробурчал: «Дерьмо!» — и выключил радио. Все посмотрели на него так, точно он произнес что-то страшное: ведь единственным ругательством, которое он употреблял в крайнем раздражении, было «черт побери!»

Не дожидаясь, что скажет мама, что проворчит дедушка и что ответит папа, Петрос вышел из комнаты. Сунув под мышку Тодороса, который путался у него под ногами в передней, он бесшумно выскользнул на лестницу и сел на ступеньку между вторым и третьим этажом. Только там без всяких помех мог он все обдумать. Тодорос тихо и послушно, как овечка, тоже сидел на ступеньке, высовывая из-под панциря то голову, то хвостик. Петрос не боялся, что Сотирис скатится на него сверху, потому что тот ушел на «работу».

Когда Сотирис говорил о «работе», нельзя было понять, где начинается правда и кончается ложь. Он прославился в школе необыкновенными историями, которые рассказывал еще до войны. Петрос не верил, конечно, всяким небылицам, например, будто бы его друг ходил ночью по улицам и хватал за ноги воров, собиравшихся залезть на балкон, или, подкравшись к убийце, неожиданно щекотал его, и тот ронял нож. Петрос знал, что это враки, хотя бы потому, что слышал ночью храп Сотириса, долетавший с верхнего этажа. Но всегда находились ребята поменьше, слушавшие врунишку разинув рот, так как Сотирис, надо отдать ему должное, умел необыкновенно правдоподобно рассказывать разные невероятные истории.

Недавно он сообщил по секрету Петросу, что его приняли в свою банду пятнадцатилетние парни — он там, мол, самый младший, — которые по ночам воруют у немцев и итальянцев части от автомашин. Петрос поверил своему приятелю, потому что тот в последнее время стал действительно поздно возвращаться домой, громко топая по лестнице.

— У нашей банды есть даже свой гимн, — подмигнул ему лукаво Сотирис.

— Свой гимн? — с удивлением переспросил Петрос.

Сотирис принялся напевать:

Подскочу я, подскочу
И запчасти утащу…

«И саботаж, и спекуляция», — подумал Петрос. Потом он уселся поудобней на ступеньке, чтобы верхняя не врезалась ему в спину: ведь от него остались теперь кожа да кости. Он собирался долго просидеть на лестнице, чтобы все обдумать, но не знал, с чего начать.

То́брук… Эль-Аламе́йн… Названия городов, напоминавшие фильмы, где играли Эррол Флин и Га́рри Ку́пер и еще одну картину с Толстым и Тонким, Ло́релом и Ха́рди. Эти актеры исполняли роли солдат, которые рассыпали по песку гвозди, чтобы об них поранили босые ноги их преследователи, а сами они спаслись. Но теперь немцы наступали, взяли Тобрук и Эль-Аламейн, и папа, услышав об этом по радио, сказал: «Дерьмо» — и не захотел дальше слушать передачу. Что же теперь с дядей Ангелосом? Воюет ли он в Африке вместе с англичанами? Если он даже рассыпает в пустыне гвозди, то немцам это ничем не грозит: они носят сапоги с толстенными подошвами, которые не проткнешь даже железным прутом. По словам дедушки, если англичане одержат победу, дядя Ангелос будет купаться в золоте, потому что англичане как истинные джентльмены отблагодарят всех, кто им помогал.

— Дядя Ангелос воюет не ради денег, — возмутилась Антигона.

— Ну хорошо, хорошо. В этом доме слова сказать нельзя, — процедил сквозь зубы дедушка.

Петрос знал, что дядя Ангелос никогда не стал бы воевать ради денег, но хорошо бы у него нашлось немного мелочи, чтобы купить для племянника в Африке, когда кончится наконец война, говорящего попугая. А если победят немцы и их союзники? И на долгие времена, на четыреста лет, как при турках, Греция останется в руках завоевателей? Ахиллес и Яннис утверждают, что это невозможно.

— Мы будем бороться с врагами и прогоним их.

— Кто будет с ними бороться?

— Погоди, увидишь.

Петрос не мог больше ждать. Он спешил. Спешил вырасти. Чтобы все знать и понимать. Хотя то и дело ему говорили, что он сильно вытянулся, вырос, его, как ни крути, не считали взрослым. А ведь если он сейчас, сидя на лестнице, вытянет ноги, то достанет ими до третьей ступеньки, хотя в прошлом году с трудом доставал до второй.

— Не думай, что ты все знаешь, — твердила ему без конца Антигона.

— Ты, миленький Петрос, все знаешь, — роняла она иногда, пытаясь подольститься к нему.

По правде говоря, она замучила его своими поручениями. Например, гоняет с записочками к поэту Костасу Агариносу. Ахиллес тоже посылает его с записками, но по поводу важных дел, и поэтому он, Петрос, теперь не может бегать по городу с любовными посланиями госпожи Антигоны.

Он повертел в кармане листок, сложенный, как обертка от порошка, купленного в аптеке. Антигона уговорила его отнести сегодня вечером эту записку. Теперь он жалел, что согласился, и поэтому кипел от негодования. Может же его сестрица ходить с Ритой в мастерскую к Дросуле, выполнять разные задания Ахиллеса, но перед сном она, как ни странно, обливает слезами подушку, потому что Костас Агаринос опять не пришел на демонстрацию.

— Не трус же он, — сквозь слезы говорит она Рите.

— У него есть на то какая-нибудь серьезная причина, — шепчет Рита, всегда готовая утешить подружку.