Петрос идет по городу

И у всех замирало сердце, когда кто-нибудь приносил домой новость:

— Арестовали Леони́даса.

— Арестовали Мари́ю.

— Ни́кос куда-то пропал, не явился на деловое свидание.

— Всех нас, евреев, заберут, — с замиранием сердца говорила Рита и становилась бледная как полотно.

У Сотириса никогда не замирало от страха сердце. Он почти всегда сохранял веселое настроение. Даже когда узнал, что у него скоро будет отчим. Он рассказывал об этом, как о большой удаче. Петрос вспоминал папу Сотириса, совсем молодого, веселого, не похожего на его отца. Иногда в воскресенье он брал мальчиков с собой погулять и играл с ними в футбол. Он носил клетчатую рубашку без галстука и, возвращаясь вечером с работы, насвистывал модные песенки. Мама Петроса сначала обрадовалась, что у Сотириса будет отчим.

— Они хоть немного выкарабкаются из нужды, — сказала она.

Однажды днем к ней зашла мама Сотириса сообщить о своей помолвке.

— Вы знаете моего жениха, — добавила она чуть смущенно.

Услышав его имя, мама Петроса протянула лишь: «А-а-а!» Ведь женихом оказался прежний папин хозяин Кондояннис — «Сливочное, оливковое масло». Он больше не торговал ни сливочным, ни оливковым маслом — все конфисковали немцы, а продавал зитами́н, серую массу, которую получали из осадка от пива и вместо масла мазали на хлеб. Зитамин был солоноватым и вкусным. Ходили слухи, что Кондояннис сотрудничает с немцами, иначе он не смог бы доставать дрожжи и осадок от пива и ему не удалось бы так разбогатеть. В прошлом году у него умерла жена, и на ее могиле он выстроил склеп, огромный, как дом.

Бедняга Сотирис! Петрос очень жалел его. Теперь у него будет папа с длинным ногтем на мизинце, и когда этому папе предложат за чаем сироп, он ответит:

— Дайте, пожалуйста, если он такой же вкусный и сладкий, как вы.

Такую шутку господин Кондояннис повторял каждый год, когда приходил на именины к маме Петроса. Антигона и Петрос всегда с нетерпением ждали, чтобы он ее произнес, и лукаво переглядывались.

Кондояннис ни разу не видел Сотириса. Какое впечатление мог произвести на отчима его пасынок, весь заросший волосами, как обезьяна — слова самого Сотириса, — с расцарапанными до крови руками, ногами и даже ушами? Милый мальчик, который пересыпал свою речь ругательствами, в сравнении с которыми «дерьмо» звучало так же невинно, как, например, «добрый день». Откуда было знать господину Кондояннису — «Сливочное, оливковое масло», что этот мальчик воровал запасные части к автомашинам, хлеб и кабель, даже вытаскивал пистолеты из кобуры карабинеров во время демонстрации? Откуда было знать будущему отчиму, что Сотирис занимался саботажем и спекуляцией? Откуда было знать «господину Зитамину», что Яннис искал мальчишку «проворного, как заяц, с острым нюхом, как у собаки, умного, как лошадь, и хитрого, как лиса», чтобы послать его в горы связным к Ахиллесу, и остановил свой выбор на его пасынке по совету умиравшего от зависти Петроса?.. Впрочем, никто из ребят, кроме Сотириса, не мог на длительное время отлучиться из дома, не вызвав беспокойства. А Сотирис уже несколько дней жил один, и трудно было сказать, сколько еще предстоит ему так прожить.

— Приглядите за ним немного, госпожа Элени, — попросила мама Сотириса маму Петроса. — Мы будем ему присылать средства к существованию.

В воскресенье состоялась свадьба, и на следующий день молодожены уехали в другой город.

Но Сотирис так и не увидел своего отчима.

— Я ведь, госпожа Элени, такой… Если бы меня представили жениху, он, пожалуй, дал бы дёру, — объяснил Сотирис рассудительно, как взрослый, маме Петроса.

— Ты огорчаешься? — спросил его Петрос.

— Ну да! Чего мне огорчаться? — возразил тот. — Теперь я на славу пошляюсь по городу, ведь у меня будут «средства к существованию»…

Петрос прекрасно знал, что Яннис не разрешит его другу «шляться по городу».

«Но правда ли он не огорчается?» — думал Петрос.

Его размышления прервал шум на лестнице: это Сотирис, пританцовывая, прыгал через две ступеньки и громко распевал веселым звонким голосом:

Муссолини влип,
Муссолини влип,
Муссолини съел
Поганый гриб.

— Ты что, спятил? — открыв дверь квартиры, набросился на него Петрос. — Услышит Жаба.

— Ну и что? — напустив на себя равнодушный вид, протянул Сотирис. — Италии капут…

Тут в переднюю вышел папа.

— Италия капитулировала! — радостно объявил он. — Только что передали по радио.

— Пошли на улицу, поглядим, что там делается, — предложил Петросу Сотирис.

Мальчики носились по городу, как в первый день после объявления войны, когда все пели «Средь безвестных селений гордолин».

Всюду толпился народ, жаждавший узнать последние новости. Итальянцы исчезли. Комендатуру и комендантское управление охраняли стоявшие у дверей немецкие часовые.

— Их ведут под конвоем! Их ведут под конвоем! — закричал кто-то на углу улицы.

Петрос и Сотирис помчались посмотреть, что там происходит. Со всех сторон бежали туда люди; бежала и какая-то старушка, которая очень потешно крестилась и бормотала:

— Господи, спаси и помилуй! Спаси и помилуй!