— Вы видите опасность гого-кузистов, которые размахивают под нашим носом огромными флагами со свастикой? Вы понимаете, к чему это ведет, или нет?
— Понимаю, — ответил Маниу, — все понимаю. Наш долг — спасти страну и нацию. У нас долг перед нацией.
— Все это правильно, — не отступал Гроза, — но когда вы согласились идти вместе с нами на выборах, об этом тоже шла речь. Так почему же вы так легко отказались от нашей поддержки, почему вы этой поддержки стыдитесь?
— Вы знаете, что это не я, — ответил Маниу.
— Это было сделано без вас? Выступление Михалаке на холме митрополии было без вашего ведома?
— Видите ли…
Маниу начал снова вилять.
— Если бы вы не отреклись так легко от нас, все, что есть демократического и честного в этой стране, оказало бы вам поддержку. Вас бы защищала вся наша демократия. Разве вы не видите, что молодчики Гоги только испугом и террором берут. Они дурманят головы молодых людей, запугивают их, грозят расправой.
— Но вы, друг Гроза, тоже встретились с Тави… — Маниу сделал многозначительную паузу, закрыл глаза и дал Грозе понять, что и он кое-что знает.
— Да, встретился. И из этого я не делаю никакой тайны. Я ему сказал все, что я и руководители «Фронта земледельцев» все, как один, думаем о нем, о Кузе, о Гитлере и о всей этой банде.
— И это его убедило?
— Я говорил ему не для того, чтобы его убеждать. Я говорил ему для того, чтобы он знал, что я о нем думаю и какова моя позиция. Я говорил ему о том, что человек, претендующий на звание национального поэта, не должен выступать в роли погромщика и охотника за ведьмами. Я ему говорил о том, что он вычеркивает себя этим из рядов честных литераторов…
— А он? — не стерпел Маниу.
— Он? Он на этот раз раскрыл всю суть своей опасной демагогии… Он сказал мне, что цель его борьбы — сделать Румынию чистой. Вы слышите? Сделать Румынию чистой от всех других народностей. Он подсунул мне пожелтевший лоскуток газеты. Стал читать вслух: «Хотим такую Дакию, которой она была, поскольку история, право, прошлое
— Жалко Гогу, — после некоторого молчания промолвил как-то больше для себя Маниу.
— А мне его не жалко! — вскипел Гроза. — Мне его не жалко! Он носится с идеей чистого ромынизма и забывает, что одни румыны с жиру бесятся, другие не имеют куска мамалыги! И я буду бороться против него и против таких, как он, всеми доступными средствами и сделаю так, чтобы мой голос был слышен даже с того света… Вы же знаете, что все мои предки — священники. Они помогут.
Маниу улыбнулся шутке. Но ответил серьезно:
— Да, надо, конечно, бороться против таких… Но я бы не давал таких резких характеристик… Он все же патриот…
— Патриот?! И вы, дорогой мой, испугались.
— Не я, вы же знаете… Этот… — Маниу приложил указательный палец к виску, покрутил, потом жестом намекнул на длину национальной рубахи Михалаке.
— Вы согласны с Гогой или не согласны? — напирал Гроза. — Как вы оцениваете выступление Михалаке в парламенте?
— Мы поправим эту ситуацию, — сказал Маниу.
Большего от него Гроза не ожидал и понимал, что настаивать дальше — пустая трата времени. И так на эти дискуссии ушло целых два дня.
О беседе с Октавианом Гогой, а также о своей беседе с Юлиу Маниу Петру Гроза рассказал на заседании Центрального Комитета «Фронта земледельцев» довольно подробно. Но он не смог рассказать еще об одной встрече. Законы конспирации не позволяли этого.
После объявления результатов выборов у него была еще одна беседа с представителем ЦК КПР, секретарем областного комитета Клужа Гомбо Самуилэ. Этот давний знакомый и друг Петру Грозы передал ему просьбу ЦК компартии приложить все усилия, чтобы Народный фронт не разваливался, не обострять отношения с цара-нистами, сделать все, чтобы, не уступая им по принципиальным вопросам, идти вместе. Предстоят тяжелые годы, предупреждала компартия.