Петру Гроза

Столица страны бесится от хорошей жизни и изобилия и гудит как пчелиный улей. Жаждущие развлечений сытые люди осаждают рестораны, увеселительные гнезда, театры, кинематографы. Места в лучших театрах распроданы за многие недели вперед. Гардеробные гостиниц стонут, заваленные горами меховых накидок, воротников, горжеток, пальто стоимостью в несколько миллионов лей каждое. Кукоаны[43] выставляют напоказ одежды и бриллианты ошеломляющей стоимости.

Множество средних государственных служащих министерств и ведомств не страшится дороговизны разгульной жизни и так же неудержимо устремляется к злачным местам. Потому что так принято.

Жалованья мизерны. На такие гроши не купишь даже пары приличных ботинок. Зато неиссякаем источник побочных заработков.

В этой стране централизация административной власти не имеет, пожалуй, иного смысла, кроме того, чтобы направлять ручейки денежных средств сюда, к центру. Местные власти лишены права решать даже самые пустяковые вопросы. И все решается здесь, все идет «к центру», значит — к хаосу.

Потому неудивительно, что людской поток, стремящийся в Бухарест для разрешения самых пустячных дел, создает неисчерпаемые возможности для процветания взяточничества, поборов, грабежа. Об этой «прелести» Бухареста говорят уже далеко за пределами Европейского материка. Наша столица стала спрутом-великаном, опутавшим тело страны бесчисленными невидимыми щупальцами, сосущими ее кровь. И чем фантастичнее увеличивается на наших глазах этот спрут, тем анемичнее, беспомощнее становится периферия.

Бухарест сытых и пресыщенных не замечает трагического существования своих собственных окраин, остается слепым и глухим к индивидуальным и коллективным трагедиям, порожденным этой тотальной, все разрушающей на своем пути войной. Такого еще никогда не видел человеческий род. А раздающийся над всей землей ужасный скрежет косы, ненасытной смерти доносится сюда нежным шуршанием натурального шелка.

И тем страшнее будет час — а он уже близок, — когда над этим лабиринтом слепоты и безразличия грянет гром…»

По пути в Бухарест к Грозе подходят двое железнодорожников, хорошо его знавших, и предупреждают:

— Господин министр, в Брашове в наш поезд сели агенты сигуранцы, спросили, в каком вы вагоне. Учтите, что за вами следят.

За ним следили, но не арестовали.

Хозяин лучшей в столице гостиницы «Атене палас», расположенной в самом центре города, в двух шагах от королевского дворца, удивился появлению неожиданного гостя из Девы. Его очень уж давно здесь не было. «Что бы это значило? Неужели?..» У него мелькнула мысль о том, что Гроза приехал по делам в правительство, и вмиг распорядился освободить для него тот самый номер с окнами на площадь, в котором любил останавливаться Гроза еще тогда, когда был министром.

Петру Гроза, устроившись в знакомой комнате, вышел в мраморный холл. Сел в глубокое бархатное кресло и попросил кофе. Подошел знакомый молодой адвокат Рипошан из соседнего с Бэчией села Спины Успел сообщить о новых арестах. Оба заметили, что за массивной колонной кто-то притаился. Гроза узнал его. Это был один из руководителей сигуранцы.

«17 декабря

…В тот самый миг, когда я очутился перед железными воротами мрачного здания секретной полиции, а из темноты выплыла громадная фигура полицейского, я собрал всю свою моральную и физическую энергию, для того чтобы в новых условиях продолжать борьбу с прежним упорством и надеждой. Пытаюсь вырваться из оцепенения этой печальной зимней ночи.

Стоя смотрю прямо в глаза этим холеным здоровякам из секретной полиции. Они разглядывают меня со всех сторон. Держу перекинутую через левую руку чабанскую проковицу[44], которую ношу с собой еще с самой юности. Она помогает мне в любое ненастье. Эта проковица вызвала явный интерес, и они изучают ее с не меньшим любопытством, чем меня самого. Грубая шерсть, длинные кисти, черные и белые квадраты, как на шахматной доске. «Ребята», видно, никогда не были среди пастухов в горах Трансильвании, это оттуда. Но для них это еще и загадка — для чего она мне?