Петру Гроза

Уже несколько часов держат меня стоя, не дают ни к чему прислониться, ни о чем не спрашивают, никто ко мне не обращается. В этом помещении множество стеклянных дверей. Они то и дело открываются и закрываются, и я вижу сидящих в кабинетах агентов и комиссаров «секрета». Они поминутно выходят, делают вид, что вертятся так, без всякого дела, но в то же время изучают меня взглядами, в которых читается некая неловкость, смешанная со стремлением спровоцировать. Я «любуюсь» ими… Так, значит, эти акробаты на невидимых канатах всевозможных махинаций приступили к игре. «Препарирование» началось в тот же самый миг, когда огромные железные ворота проглотили меня и захлопнулись. Игра утомляет. С моей шестидесятилетней «молодостью» все же довольно мучительно после двух бессонных ночей в поездах военного времени стоять здесь под перекрестными стрелами взглядов целого осиного гнезда агентов и полицейских комиссаров. Они изучающе глядят на меня изо всех углов, сквозь бесчисленные стеклянные двери. Терзают плоть, ломают волю. Здесь, в этой скорбной лаборатории инквизиции, я вижу исхудалых и посиневших людей, пропущенных через машину следствия. Они проходят перед моими глазами, сопровождаемые или поддерживаемые под руку агентами тайной полиции.

Печальные тени ясно дают понять, что за стенами этих комнат, в этих кабинетах, в глубинах темных коридоров, освещенных мистическим светом небольших электроламп, идут полным ходом операции по расследованию, идут всю ночь без остановки.

Мрачная фабрика, полная тайн, и работает она на полном ходу, переламывая тела, переламывая своими пропитанными кровью и потом зубчатыми колесами души и судьбы — материал, поставляемый в изобилии драматическим временем войны, голодом и кризисом, когда лишь очень немногие могут себе позволить роскошь быть сторонними наблюдателями.

Это проклятое здание является центром, двигателем мощного аппарата принуждения и контроля, направленного против бьющегося в судорогах, страдающего народа, желание которого — идти иным путем, чем тот, по которому волокут его руководители, мнящие себя сверхчеловеками.

Сверхчеловеки!..

На самом же деле они даже не люди. Они перестали быть людьми.

Из этих раздумий меня выводит голос. Широкоплечий черноусый здоровяк смотрит в упор, густые брови соединились в одну линию. Запоминаю его имя — Тэнэсеску. Имена людей, с которыми сталкиваешься в таких обстоятельствах, небесполезно запоминать. Приводит меня в кабинет следователя. За письменным столом сидит коренастый инспектор, кажется, он небольшого роста, гладко выбритое круглое лицо ничего не выражает. Подпирая ладонями складки подбородка, следователь делает вид, что полностью погружен в содержание толстенного «дела» и не заметил вошедших.

Не нужно много фантазии, чтобы догадаться — мне позволяется видеть свой досар, свое разбухшее «дело», составленное в глубокой тайне за долгие годы моей политической борьбы. Оно собрано с восточной хитростью и скрупулезностью всеми способами секретной политической слежки, начиная от домашних шпиков и кончая платными провокаторами всех категорий.

Я наслышан об этом таинственном «деле». Был не раз предупрежден, что когда-нибудь оно взорвется. Взорвется, а его осколки искромсают меня, согрешившего «подкапыванием под основы государства».

В эту же ночь узнаю имя первого моего следователя, этого погруженного в содержание «дела» инспектора. Зовут его Тэфлару. Рядом с ним сидит, упираясь в стол одним локтем, кадровый офицер — предполагаю, что это военный прокурор. Он тоже невысокого роста, такой же сурово сосредоточенный, как и его сосед. Когда я зашел, он занял типичную позу провинциального полицейского — расставил ноги, подбоченился. В эту же ночь узнаю, что он адвокат из района Каракал, призванный служить этой военной юстиции или полиции — как хочешь, так ее и назови. Молчит, курит, а другой все изучает страничку за страничкой мое «дело».

Это пауза, которую они устроили перед началом атаки. Хорошо рассчитанная пауза хищников, когда им попадается необычная, нерядовая добыча. Я все стою со своей перекинутой через руку проковицей. После довольно продолжительного времени неожиданно раздается голос Тэфлару. Он резко поднимает голову и твердо спрашивает:

— Господин адвокат Гроза?

Смотрю прямо в его глаза. Человек этот ведь прекрасно знает, что я Гроза, и не кто иной. Ведь ему известно, кого введут, а мое «дело» лежит перед ним. Он не может не помнить, что всего несколько дней назад собственной рукой подписал ордер на мой арест и направил его в Деву.

По тону вопроса понимаю — ко мне будут относиться «сверху вниз». Дают понять с самого начала: я должен оставить предположение, что ко мне будут относиться как к человеку, который когда-то был «кем-то»[45].