Пэтти в колледже

Скажем, ее преподаватель по химии был человеком, пережившим все ранние иллюзии относительно того, что девочки намного сознательнее мальчиков. По натуре он не был подозрительным, однако долгий опыт преподавания развил в нем чрезмерную осмотрительность, которая иногда не вовремя проявлялась. На своих занятиях он не разрешал отвлекаться, и страдал тот, кто считал ворон. Пэтти обнаружила его слабость в начале года и спланировала свою кампанию соответственно. Пока производимый химический опыт был ей неясен, она наблюдала за преподавателем, всем своим видом выражая сообразительность; но, стоило ей понять и пожелать ответить, как она с мечтательной, далекой улыбкой переводила рассеянный взгляд в окно, а, когда ей задавали вопрос, вздрагивала, возвращалась к химическим реалиям и через мгновение притворного раздумья выдавала блестящий ответ. Следует признать, что моменты, когда она отвлекалась, были редки; чаще всего она излучала заинтересованность.

На уроке французского она применяла абсолютно противоположную тактику. Преподаватель со всевозможной учтивостью, свойственной его нации, вызывал только тех, кто встречались с ним взглядом и, казалось, выражали страстное желание ответить. Это сравнительно упрощало дело, однако тоже требовало значительной ловкости. Пэтти роняла ручку, брызгала чернилами на страницы своей тетрадки, подвязывала шнурок и даже вовремя чихала, чтобы не встретиться с ним взглядом в неподходящие моменты. Остальные одноклассницы, которые не были актрисами, довольствовались тем, что попросту опускали глаза, когда он смотрел вдоль ряда; подобный метод, как презрительно полагала Пэтти, был ясен как день и подразумевал: «Пожалуйста, не вызывайте меня. Я не готова».

Однако в отношении профессора Кэрнсли, читавшего философию, сформулировать рабочую гипотезу было гораздо сложнее. Он состарился на преподавательском поприще и, накопив тридцатилетний опыт касательно женской природы, остался таким же открытым и доверчивым, каким был вначале. Принимая на веру, что его ученицы так же заинтересованы в созерцании философских истин, как и он сам, профессор проводил свои занятия, не подозревая о коварстве, и выстраивал весь процесс исключительно под влиянием момента. Ключ к его методу всегда был загадкой, и не одно поколение учащихся тщетно искало его. Некоторые утверждали, что он вызывает каждую седьмую девушку; другие – что он выбирает бессистемно. В самом начале учебного курса Пэтти победоносно объявила, что она, наконец, нашла секрет: по понедельникам он вызывает рыжеволосых девушек, по вторникам – тех, у кого желтые волосы; по средам и четвергам – шатенок, а по пятницам – брюнеток. Но это разъяснение, как и остальные, на практике потерпело фиаско; а что до Пэтти, то она пришла к выводу, что потребуется вся ее изобретательность и придется даже изрядно поучиться, чтобы сохранить репутацию блестящей ученицы на занятиях профессора Кэрнсли. И репутация эта была ей небезразлична ввиду того, что профессор ей нравился и она была одной из его любимых учениц. Она знала его жену до своего поступления в колледж, часто бывала у них дома и, короче говоря, служила примером идеальных отношений между преподавателем и студентом.

Поскольку над ней довлело множество интересов, философские исследования Пэтти были не столь глубоки, как того требовала программа, но она обладала хорошими, необходимыми в работе знаниями, которые, в частности, поразили бы профессора Кэрнсли, если бы он мог оказаться в другой обстановке. Несмотря на то, что знания ее были почерпнуты не только и не столько из учебника, в классе у нее была хорошая репутация и, как со вздохом признавала Пэтти, «чтобы поддерживать репутацию в области философии, воображение подвергается неимоверной нагрузке».

Это было достоверно установлено еще на втором курсе, на уроке психологии, когда первое введение в научную абстракцию заставило всю группу замолчать в благоговейном страхе, и только Пэтти посмела подать голос. Однажды утром профессор безмятежно распространялся на тему ощущений и в ходе лекции заметил: «Вероятно, что индивид испытывает все первоначальные ощущения в течение первых нескольких месяцев своей жизни и что в дальнейшем такого понятия, как новое ощущение, не существует».

– Профессор Кэрнсли, – произнесла Пэтти высоким голосом, – Вы когда-нибудь катались с горки?[4]

Лед, наконец, дал трещину, и группа почувствовала себя свободнее даже в изрядно глубоких водах философии; а Пэтти, хотя и необоснованно, заслужила репутацию человека, обладающего более глубокой способностью, нежели большинство студентов, проникать в физическую суть вещей.