Пэтти в колледже

– Ничего не знаю насчет немецкого, – заметила Пэтти. – Мне его не приходилось изучать. Но я помню, как Присцилла рассказывала, что отпечатанные экзаменационные работы не прибыли вовремя и фройляйн Шерин, у которой отвратительный почерк, написала вопросы на доске немецким шрифтом, и они даже не смогли их прочесть. Что касается французского, первым вопросом, кажется, было написать полный текст «Марсельезы». Она состоит из семи строф, и никто их не выучил, а «Марсельеза», да будет вам известно, такая вещь, которую попросту невозможно сочинить без подготовки. По поводу греческого, я рассказала вам о своем собственном опыте и я уверена, что хуже этого ничего быть не может.

Первокурсницы безнадежно посмотрели друг на друга. – Остались только английский, гигиена и история Библии.

– Английский – это такой предмет, о котором и сказать-то нечего, – промолвила Пэтти. – Вполне вероятно, что вас попросят написать героическую поэму пятистопным ямбом, если вы знаете, что это такое. Вам придется положиться на вдохновение, – такое не выучишь.

– Я надеюсь, – вздохнула леди Клара, – сдать тем не менее гигиену и историю Библии, поскольку на каждый предмет приходится всего лишь один час, полагаю, это не много.

– Не будь излишне оптимистична, – сказала Пэтти. – Все зависит от случая. Группа по гигиене настолько многочисленна, что профессор не успевает читать работы; он просто идет по списку и срезает каждую тринадцатую девочку. Я не уверена насчет истории Библии, но, думаю, он поступает в том же духе. Я поняла это еще на первом курсе, когда по ошибке вручила карту Святых земель, выполненную цветным мелом, профессору гигиены, а схему пищеварительной системы – профессору истории Библии, и никто из них этого не заметил. Они и впрямь были здорово похожи, но не настолько, чтобы их нельзя было друг от друга отличить. Мне приходится сказать только то, что я надеюсь, что ни одна из вас не будет тринадцатой в списке.

Первокурсницы воззрились друг на друга в безмолвном ужасе и Пэтти встала. – Ладно, дети мои, до встречи и, несмотря ни на что, не волнуйтесь. Я рада, если мне удалось немного вас подбодрить, ибо многое зависит от того, насколько вы спокойны. Не верьте дурацким историям, которые вам рассказывают второкурсницы, – обратилась она к ним, оглядываясь через плечо, – они просто пытаются вас запугать.

X. Во имя Италии

Колледж – место более или менее эгоистическое. Все здесь так заняты своими собственными делами, что не в силах уделять время ближнему, если только у этого ближнего нет чего-нибудь, что он мог бы дать взамен. Оливии Коупленд определенно нечего было предложить взамен. Она была тихой и незаметной, и только со второго взгляда выяснялось, что у нее поразительное лицо и что в глазах ее присутствует такое выражение, которого нет у других первокурсниц. По несчастливой случайности ее поместили в один кабинет с леди Кларой Вере де Вере и Эмили Уошбэрн. Они считали ее иностранкой и чудачкой, она думала, что они грубые и шумные, и после первых двух недель вежливых попыток познакомиться обе стороны перестали прилагать в этом отношении какие-либо усилия.

Учебный год шел своим чередом, но никто не знал или, во всяком случае, не обращал внимания на то, что Оливия Коупленд скучала по дому и была несчастлива. Ее соседки по комнате полагали свой долг исполненным, когда изредка звали ее поиграть в гольф или покататься на коньках (приглашать ее было весьма безопасно, поскольку ни того, ни другого она не умела делать). Ее преподаватели считали, что их долг состоит в том, чтобы подзывать ее после уроков к своему столу и предупреждать, что учиться она стала хуже прежнего и что, если она хочет сдать экзамен, ей следует подтянуться.

Английский язык был единственным предметом, по которому она не получала предупреждений; но ей было невдомек, что ее сочинения ходили по рукам различных преподавателей и что на кафедре о ней отзывались, как об «этой поразительной мисс Коупленд». Кафедра исповедовала теорию, что стоит девушке узнать, что она делает успехи, как она немедленно успокоится и будет полагаться на свою репутацию; и Оливия, как следствие, так и не узнала о том, какая она поразительная. Она выяснила только то, какая она жалкая и неуместная, и продолжала лить слезы в тоске по дому, сидя перед эскизом итальянской виллы, висевшим над ее письменным столом.

И именно Пэтти Уайатт впервые открыла ее миру. Однажды Пэтти заглянула в комнату к первокурсницам за какой-то надобностью (видимо, взять в долг спирта) и лениво взяла в руки кипу сочинений по английскому, которые лежали на столе в кабинете.

– Это чье? Ты не против, если я взгляну на них? – спросила она.

– Нет, можешь прочесть их, если хочешь, – сказала леди Клара. – Это сочинения Оливии, но она не будет возражать.

Пэтти небрежно переворачивала страницы, как вдруг ей в глаза бросился заголовок, и она принялась с интересом читать. – «Ловцы кораллов с острова Капри»! Ради всего святого, что известно Оливии Коупленд о ловцах кораллов с острова Капри?