Петушиное пение

- Всегда? - переспросил он, сразу посерьезнев. - Верно? - еще раз спросил он после паузы, как будто шаг за шагом должен был прокладывать себе путь, прежде чем решительно двинуться вперед. - Верно? Пожалуй, пожалуй, все мы должны искать. Но найдем ли? Всегда ли найдем? Вы-то когда-нибудь вычитаете правду из книг. Один ошибется в том, иной - в другом, посчитайте, суммируйте, и получится, что правда где-то посередине. А я в одиночку никогда ее не отыщу. Порой суть до нас вообще не доходит. Порой я терпеливо жду, как рыболов с удочкой. Порой оказываюсь слабым и вот-вот перестану верить, что, как вы говорите, я ее доищусь. Никому меня не выдавайте, иначе они, как и вы, перестанут ходить ко мне на мессу, да вы ведь сами знаете, когда у меня не хватает силы доиграть начатую партию. Но порой, когда я уже совсем беспомощен, когда - весьма неохотно признаюсь в этой слaбocти, перестаю верить, что Бог прислушивается к моим молитвам, тогда-то и является мне истина, узлы туч распутываются, как сегодня, и все вновь проясняется. Но всегда ли? Нет, нет, каждый раз мы должны искать заново.

Это была длинная речь, но все же не проповедь. Никогда еще отец Бальтазар не говорил со мной так откровенно. Хотя между нами сложилось нечто вроде дружбы, однако мы с ним уже долгие годы были чем-то вроде антиподов. Эта смерть смуглого канатоходца сблизила нас больше, чем что-либо иное. Только мы двое знали, как близок был кузнец Йонас к отчаянию, как мало нужно было ему для безумия и попытки купить свой покой даже ценой убийства. То, что случилось, потрясло нас обоих. И старые деревья с крепкими корнями во время бури раскачиваются. Но сейчас, когда он каялся в том, что на миг утратил веру, - а я знал, что стал для него исповедником, - сам я, напротив, должен был противиться готовности уверовать.

И защищался я твердо.

- Это означает, что вы молились, помышляя о погибели человека?

Я знал, в его ушах это прозвучит насмешкой. Более того. Как удар бичом. Но, пожалуй, он хотел именно этого, ибо сказал без малейшей искорки гнева, покорно:

- Я молился о покое кузнеца.

- И ваш милосердный Бог, выслушав вас, убил человека? - ударил я его снова.

- Бывает, что и Бог видит лишь один выход.

- А не было ли все это несчастным случаем? Что если бедняга выпил для храбрости и только потому его шаг стал неуверенным? - Удар за ударом падали на голову Бальтазара. Но ничто уже не могло сбить его с толку.

- Почему именно сегодня? Почему именно здесь? - спрашивал он меня.

Однако и я не сдавался.

- Да был ли это именно он? - изготовился я к новому удару. - У нас только и есть, что свидетельство выжившей из ума гадалки. Что если бедняга был вовсе не тем, кто давным-давно соблазнил девушку, которую любил кузнец?

Но и к этому он был готов.

- Кузнец обрел спокойствие, - отвечал он, словно хотел подчеркнуть ничто иное не имело значения.

- Вы уверены? - спросил я, хотя сам тоже не сомневался. - У вас есть более убедительные доказательства, чем слова гадалки?

Тут на круглом лице отца Бальтазара впервые вновь появилась улыбка.

- Есть, - ответил он. - Есть. Прежде чем отправиться к вам, я зашел к кузнецу. Обнаружил обоих, его и жену, в саду за домом. Они стояли на коленях и пололи грядку за грядкой. Куча вырванных сорняков росла под их руками. Мы говорили недолго. Много слов тут не требовалось. Но кузнец, чтобы объяснить мне случившееся, сказал: "Я уже задыхался. Теперь хоть буду дышать спокойней".

Он помолчал, ожидая моего ответа. А поскольку я не отвечал, добавил:

- Вам этого мало? Хотите услышать больше? Ладно. Когда кузнец провожал меня - один, жена осталась в саду, как была, на коленях и не переставала полоть сорняк, - перекрестившись, он сказал: "Господь справедлив". Никогда прежде я не слышал Тедеум I  прекрасней этого. Но то, что я увидел перед тем, в саду, наполнило меня еще большим счастьем.

Я налил Бальтазару новую рюмку, он еще раз похвалил мое вино и поднялся, собираясь уходить. И уже в дверях вспомнил:

- Чуть не забыл. Ту партию мы, увы, уже не сможем доиграть. Моя Агата добрейшая душа, но очень уж неуклюжа. Несла доску из сада в дом и перемешала все фигуры. Придется начать заново.

- Неважно, - ответил я, - начнем заново. Еще много раз начнем заново.

- Если Господь позволит, если позволит, - заключил отец Бальтазар, покивал круглой головой и снова улыбнулся от уха до уха.

Я прошел вместе с ним часть пути, провожая его.

ХХХIV

Опять Педро приветствует восход.

- Прекрасное утро, прекрасный день, - трубит он под моим окном, как всегда, заново очарованный солнечным диском, предлагающим всем свое золото на ладони горизонта. Всегда заново очарованный, и мне кажется, будто каждый луч света - глоток вина, которому он позволяет стекать по вытянутому горлу.

А я, знающий теперь, что не только я, но и сам отец Бальтазар колеблется между верой и сомнениями, точно высокая ель под натиском смерча, завидую неизменному постоянству Педро.

- Идет дождь. Где твое солнце? Что ты кукарекаешь, дуралей и лжец? спрашиваю его, если солнце спряталось за тучи.

Но он каждый раз лишь махнет на меня крылом: