Певерил Пик

— Моя шпага, государь, — сказал он выразительно, — никогда не оставалась в ножнах, если её нужно было обнажить, служа вашему величеству.

— Ваша светлость хочет сказать: когда она могла послужить своему хозяину, — возразил король, — ибо, только сражаясь за королевскую корону, вы могли приобрести герцогскую. Но довольно об этом; я обращался с вами как с другом, с товарищем, почти как с равным себе, а вы отплатили мне дерзостью и неблагодарностью.

Государь, — возразил герцог твердо, но почтительно, — я очень сожалею, что разгневал вас. К счастью, слова ваши могут возвысить человека, но погубить или взять обратно оказанную честь не могут. Как больно, — добавил он, понизив голос так, чтобы только король мог его слышать, — как больно, что визг капризной девчонки может в одну минуту уничтожить многолетние заслуги.

— Ещё больнее, — возразил король сдержанным тоном, каким они оба продолжали теперь говорить, — что хорошенькие глазки могут заставить дворянина забыть о щепетильности в отношении личных интересов короля.

— Осмелюсь спросить ваше величество, в чём состоит означенная щепетильность? — сказал Бакингем.

Карл закусил губу, чтобы не рассмеяться.

— Бакингем, — ответил он, — мы поступаем очень глупо. И не должны забывать — а мы об этом чуть не забыли, — что мы здесь не одни и обязаны соблюдать достоинство. Я заставлю вас понять вашу вину, когда мы останемся с глазу на глаз.

— Довольно и того, что ваше величество выказали неудовольствие и что, к несчастью, причиною тому был я, — почтительно сказал герцог, — хотя вся вина моя состоит в том, что я сказал несколько любезных слов девушке. Я покорнейше прошу ваше величество простить меня.

С этими словами он изящно опустился на колени.

— Я прощаю тебя, Джордж, — ответил добродушный король. — Я думаю, тебе скорее надоест оскорблять меня, нежели мне — тебя прощать.

— Да продлятся дни вашего величества, чтобы наносить обиды, подобные той, в которой вам угодно было только что обвинить ни в чём не повинного человека, — возразил герцог.

— Что вы этим хотите сказать, милорд? — спросил Карл, опять сердито нахмурившись.

— Государь, — отвечал герцог, — вы слишком благородны, чтобы отрицать, что и сами любите охотиться в чужих заповедниках с помощью стрел Купидона. У вас есть королевское право на свободную охоту в лесах любого вашего подданного. Зачем же так гневаться, если случайная стрела другого охотника просвистит возле ограды вашего заповедника?

— Довольно, — сказал король, — не будем больше говорить об этом; но куда же спряталась голубка?

— Покуда мы спорили, Елена нашла Париса.

— Скажи лучше — Орфея, — возразил король, — и, что ещё хуже, Орфея, у которого уже есть Эвридика; она просто вцепилась в этого скрипача.

— Со страху, — объяснил Бакингем. — Как Рочестер, когда он залез в футляр от виолончели, чтобы спрятаться от сэра Дермота О'Кливера.

— Мы должны уговорить этих людей позабавить нас своими талантами, — сказал король, — а потом зажмем им рты деньгами и ласковым обращением, не то весь город узнает о нашей ссоре.

Король подошёл к Джулиану и приказал ему взять музыкальный инструмент и сказать танцовщице, чтобы она протанцевала сарабанду.

— Я уже имел честь сообщить вашему величеству, — ответил Джулиан, — что я не музыкант и не могу доставить вам того удовольствия, какое вы желаете. Что же касается этой девушки, то она…

— В услужении у леди Поуис, — сказал король, который быстро забывал всё, что не относилось к его забавам. — Бедная женщина! Она сейчас в большой тревоге за лордов, заключенных в Тауэре.

— Простите, государь, она находится в услужении у вдовствующей графини Дерби.

— Да, да, — согласился Карл, — у графини Дерби, положению которой не позавидуешь. Не знаешь ли ты, кто учил эту девушку танцевать? Некоторые её движения напоминают Лежеп из Парижа.

— Быть может, она училась в чужих краях, сэр, — ответил Джулиан. — Что же касается меня, то графиня Дерби поручила мне важное дело, и я желал бы довести его до сведения вашего величества.

— Ты можешь обратиться к нашему государственному секретарю, — сказал Карл, — а эта нимфа должна ещё повеселить нас своим искусством. Эмпсон… Я и забыл… Ведь она плясала под твою флейту! Ну, начинай поскорее! Придай-ка ей немножко резвости.

Эмпсон начал наигрывать известную мелодию, но, верный своему намерению, нарочно брал фальшивые ноты. Король, обладавший прекрасным слухом, тотчас это заметил.

— Эй, сударь! — закричал он. — Неужели ты с утра успел напиться? Или ты смеешь подшучивать надо мной? Ты думаешь, что рожден только отбивать такт? Смотри, как бы я не отбил этот такт на тебе самом!

Одного намека было достаточно, чтобы Эмпсон постарался восстановить свою высокую и вполне заслуженную репутацию. Но музыка не производила ни малейшего впечатления на Фенеллу. Прислонясь к стене, бледная как смерть, она оставалась неподвижною; руки бессильно повисли, и только тяжёлое дыхание да слезы, текущие из полузакрытых глаз, свидетельствовали о том, что она жива.