Певерил Пик

Герцог громко расхохотался.

— Что ж, это совсем в духе старины Пистоля:

Что ж я, Пандар троянский, что ли?
Я меч ношу, возьми вас Люцифер.[86]

— Я получил слишком простое воспитание, чтобы разбираться в театральных виршах, милорд, — мрачно заметил полковник. — Не угодно ли вашей светлости приказать мне что-нибудь ещё?

— Нет. Мне рассказали, что вы опубликовали какое-то «Повествование о заговоре»?

— А почему бы и нет, милорд? — спросил полковник. — Надеюсь, я свидетель не менее надёжный, чем другие.

— Совершенно справедливо, — ответил герцог. — Было бы даже странно, если бы столь ревностный протестант, как вы, упустил случай половить рыбку в такой мутной воде.

— Я пришел за вашими приказаниями, милорд, а не за тем, чтобы служить предметом острословия вашей светлости, — заметил полковник.

— Хорошо сказано, решительнейший и безупречнейший полковник! Итак, вы у меня на службе на целый месяц, поэтому прошу взять этот кошелек на непредвиденные расходы и снаряжение. Время от времени вы будете получать мои приказания.

— Они будут выполнены в точности, милорд, — сказал полковник. — Я знаю обязанности подчиненного офицера. Моё почтение вашей светлости.

С этими словами он взял кошелек, положил его в карман без показного смущения, но и без благодарности — просто как заслуженную плату, и вышел из комнаты с тем же чопорно-важным видом, с каким вошел.

— Вот этот негодяй мне по душе, — заметил герцог. — Разбойник с самой колыбели, убийца с тех пор, как научился держать в руке нож, законченный лицемер в своём отношении к религии и ещё более в вопросах чести, он готов продать душу дьяволу, лишь бы совершить какое-нибудь злодейство, и перерезать глотку родному брату, если бы тот осмелился уличить его в подлости. Чему вы так удивляетесь, милейший Джернингем? И почему вы смотрите на меня как на какое-нибудь индийское чудовище, за обозрение которого заплатили целый шиллинг, и теперь таращите круглые, как очки, глаза, стараясь за свои деньги наглядеться вволю. Моргните хоть раз, поберегите глаза и поведайте мне тайну ваших дум.

— Сказать по чести, милорд, — ответил Джернингем, — раз уж вы заставляете меня говорить, — чем дольше я служу вашей светлости, тем меньше вас понимаю. Обычно люди действуют либо ради выгоды, либо для удовольствия, вы же, милорд, кажется, находите забавным противодействовать своим собственным затеям, причем именно тогда, когда они начинают претворяться в жизнь. Извините меня, но вы поступаете как дитя, что разбивает любимую игрушку, или как человек, который поджигает дом, ещё им не достроенный.

— А почему не сделать этого, если хочется погреть руки у огня?

— Конечно, милорд, но как бы не обжечь пальцев! — возразил услужающий. — Ваша светлость, одно из превосходнейших свойств ваших состоит в том, что вы иногда выслушиваете правду и не обижаетесь. Но, даже если бы это было иначе, я не смог бы сейчас молчать и сказал бы вам кое-что любой ценой.

— Говори, — ответил герцог, опускаясь в кресло и с беззаботным и невозмутимым видом ковыряя зубочисткой в зубах, — я слушаю тебя. Мне хотелось бы знать, что подобные тебе глиняные черепки думают о нас, драгоценнейшем фарфоре земли.

— Ради самого неба, позвольте мне тогда спросить вас, милорд, — сказал Джернингем, — какую честь или какую выгоду рассчитываете вы извлечь из того, что сами разрушите все ваши планы и запутаете все ваши дела до той же степени, как запутаны события в поэме старого слепца из круглоголовых, которая так нравится вашей светлости? Начнем с короля. Несмотря на своё добродушие, он в конце концов придет в ярость из-за вашего постоянного соперничества с ним.

— Его величество сам бросил мне вызов.

— Поссорившись к Кристианом, вы разрушили все свои надежды на остров Мэн.

— Он меня больше не интересует, — ответил герцог.

— В лице Кристиана, которого вы оскорбили и семью которого намерены обесчестить, вы потеряли мудрого, искусного и хладнокровного слугу и приверженца, — продолжал Джернингем.

— Бедный Джернингем, — сказал герцог. — Кристиан, наверное, сказал бы то же самое о тебе, выгони я тебя завтра. Вы все впадаете в обычную ошибку людей вашего толка, думая, что без вас невозможно обойтись. Что же касается его семьи, то она никогда и не была в почёте и её никак нельзя обесчестить связью с моим домом.

— Я уж не говорю о Чиффинче, — сказал Джернингем. — Он тоже будет глубоко оскорблен, когда узнает, кто и зачем разрушил его план и похитил девицу. Тут уж, понятно, не до Чиффинча с его женой.

— И не надо говорить о них, — ответил герцог. — Если б даже они стоили какого-то внимания, говорить мне о них было бы бесполезно, так как их позор — одно из условий нашего договора с герцогиней Портсмутской.

— Затем эта ищейка полковник, как он себя величает. Вместо того чтобы просто отправить его с поручением, вы так унижаете его, что он этого никогда не забудет и при первом же удобном случае вцепится вам в горло.