Певерил Пик

— Не прерывайте меня, — сказал Бриджнорт, — не прерывайте меня до тех пор, пока я не объясню вам достоинство того, что вы предлагаете мне в обмен на дар, которого — независимо от истинной его цены — вы страстно желаете и который заключает в себе всё моё земное достояние. Вы, наверно, слышали, что в последнее время я стал противником образа мыслей вашего отца и его нечестивой клики, хотя никогда не был его личным врагом.

— Напротив, я много раз слышал нечто совершенно противоположное, — отвечал Джулиан, — и не далее, как минуту назад, напомнил вам, что вы были его другом.

— Да, это так, и во время моего благополучия, а его несчастья, я желал и имел возможность доказать ему мою дружбу. Теперь настали другие времена, и обстоятельства переменились. Человек миролюбивый и безобидный, идущий по стезе закона, мог ожидать от своего соседа, ныне, в свою очередь, облечённого властью, такого покровительства, на какое вправе рассчитывать все подданные одного государства даже от людей совершенно посторонних. И что же? Я, имея при себе законное королевское предписание на арест, преследую убийцу, обагренную кровью моего близкого родственника. В подобном случае я имею право обратиться за помощью к любому вассалу. Мой сосед, как человек и как мировой судья, обязанный с готовностью поддержать законные действия, как благодарный друг, обязанный уважать мои права и мою личность, становится между мною, мстителем за кровь, и моей законною пленницей, бросает меня на землю, подвергая опасности мою жизнь и — по крайней мере в глазах людей — оскорбляя мою честь; и под его защитой мадианитянка, подобно орлице, достигает гнезда, которое она свила себе на омываемых волнами утёсах, и остается там до тех пор, пока золото, внесенное по приговору суда, стирает всякое воспоминание об её преступлении и расстраивает планы мести, к которой взывает память о лучшем и храбрейшем из мужей. Но, — добавил он, обращаясь к портрету Кристиана, — ты ещё не забыт, мой белокурый Уильям! Мщение, которое преследует по пятам твою убийцу, медленно, но верно!

Наступило молчание, которого Джулиан Поверил, желая узнать, к чему клонит майор Бриджнорт, не стал прерывать. Через несколько минут последний продолжал:

— Обо всех этих предметах я вспоминаю без горечи — поскольку они касаются моей особы; я вспоминаю о них без гнева, хотя они и послужили причиной моего изгнания из дома, где жили мои отцы и где нашли своё успокоение мои земные радости. Но дела, касающиеся общественного блага, посеяли семена нового раздора между вашим отцом и мною. Кто деятельнее всех исполнял роковой эдикт, данный в чёрный день святого Варфоломея, когда сотни проповедников слова божия были отлучены от домашнего очага и алтаря, изгнаны из церквей и приходов, чтобы уступить место мошенникам и чревоугодникам? Когда несколько преданных истинной вере слуг божиих собрались, дабы поднять упавшее знамя и ещё раз выступить за правое дело, кто усерднее всех препятствовал их планам, кто поспешил их разыскивать, преследовать и брать под арест? Чье горячее дыхание чувствовал я за своею спиной, чей обнаженный меч сверкал вблизи меня, когда я, подобно вору, пробирался под покровом ночи в дом отцов моих? Джефри Поверила, вашего отца! Что станете вы отвечать теперь, как сможете согласить всё это со своими желаниями?

В ответ Джулиан мог лишь сказать, что обиды эти — давние, нанесённые когда-то в порыве горячности, и что христианская любовь не позволяет майору Бриджнорту питать злобу, когда открыт путь к примирению.

— Довольно, молодой человек, — отвечал ему Бриджнорт, — вы не знаете того, о чём говорите. Прощать личные обиды — весьма похвально, это наш христианский долг, но нам не велено прощать оскорбления, нанесённые делу веры и свободы; мы не вправе даровать прощение и пожимать руку тем, кто пролил кровь наших братьев.

Он опять взглянул на портрет Кристиана и, помолчав несколько минут, словно боясь дать волю своему возмущению, смягчил голос и продолжал: