Певцы Родины

замечательная, новая и глубоко поэтическая вещь, таких еще не бывало в

русской школе".

...Было от чего загрустить, если не впасть в отчаяние Васнецову.

Огромный труд, большое чувство, вера в свое правое дело - все было

поставлено под сомнение. В это трудное время живописца очень поддержал

Чистяков. Он писал Васнецову: "Вы, благороднейший Виктор Михайлович,

поэт-художник! Таким далеким грандиозным и по-своему самобытным русским

духом пахнуло на меня... Я бродил по городу весь день, и потянулись

вереницей картины знакомые, и увидел я Русь родную мою, и тихо прошли один

за другим и реки широкие, и поля бесконечные, товарищи детства...

семинаристы удалые, и Вы, русский по духу и смыслу, родной для меня!

Спасибо, душевное Вам спасибо...

В цвете, в характере рисунка талантливость большущая и натуральность.

Фигура мужа, лежащего прямо в ракурсе, выше всей картины. Глаза его и губы

глубокие думы наводят на душу. Я насквозь вижу этого человека, я его знал и

живым: ветер не смел колыхнуть его полы платья; он и умирая-то встать хотел

и глядел далеким, туманным взглядом".

Чистяков почувствовал самое сокровенное качество живописи Васнецова -

способность создавать у зрителя состояние причастности к истории родины,

делу народному. Полотна художника будили чувства патриотизма, гордости за

свою отчизну.

Виктор Михайлович написал в ответ Чистякову:

"Вы меня так воодушевили, возвысили, укрепили, что и хандра отлетела, и

хоть снова в битву, не страшно и зверье всякое, особенно газетное. Меня, как

нарочно, нынче более ругают, чем когда-либо, я почти не читал доброго слова

о своей картине".

Итак, "дела давно минувших дней", выраженные пластически Васнецовым в

"После побоища", вызвали самые разные чувства - от зубоскальства, недоумения

и равнодушия до самого глубокого восхищения и признания.

Москва художественная, вершившая вкусами, встретила Васнецова более чем

прохладно. И наверное, ему на первых порах пришлось бы очень туго, если бы

не счастливая звезда, приведшая художника к Савве Мамонтову и Павлу

Михайловичу Третьякову.

Алексей Максимович Горький дал такую оценку Мамонтову: "...Мамонтов

хорошо чувствовал талантливых людей, всю жизнь прожил среди них, многих -

как Федор Шаляпин, Врубель, Виктор Васнецов, и не только этих, - поставил на

ноги, да и сам был исключительно даровит".

Великолепным заключительным аккордом в истории картины "После побоища"

стало приобретение ее Третьяковым для галереи.

Это была победа!

Вот строки из воспоминаний дочери Третьякова, Александры Павловны,

которые раскрывают характер московских вечеров, столько давших формированию

таланта Васнецова. "У нас Виктор Михайлович бывал часто, заходил днем из

галереи, а больше вечером. Он бывал почти на всех музыкальных вечерах,

которые ценил и любил... Нежный, благородный блондин, глубокая натура, много

работавший над собой человек с поэтичной, нежной душой. Последнее его лучшее

произведение вполне характеризует его: "Слово о полку Иго-реве". У нас в

галерее".

Музыка. Она нужна была Васнецову как воздух, особенно в те часы, когда

порою "дух иногда так смущается, что я начинаю делаться нравственным

трусом".

"Как было бы хорошо для меня теперь слушать великую музыку. Как бы я

был рад теперь приютиться у печки, между двумя столиками (мое обыкновенное

место) и слушать Баха, Бетховена, Моцарта, слушать и понимать, что волновало

их душу, радоваться с ними, страдать, торжествовать, понимать великую эпопею

человеческого духа, рассказанную их звуками!"

"Музыку часто слышите? - спрашивал он у художника И. С. Остроухова. - А

я редко, очень-очень; она мне страшно необходима: музыкой можно лечиться".

Так трудно преодолевал художник душную атмосферу петербургского жития.

...И снова зал Васнецова в Третьяковке. Всего десяток шагов отделяет

"Преферанс" и "После побоища" от висящей напротив "Аленушки". И опять лишь

год разделяет даты их создания. И опять новь открытия. Да, поистине

семимильными шагами начал шагать наш вятич. Вот что значит наконец обрести

свою, единственную песню! Не верится, что автор "Аленушки" мог всего два

года назад написать "Преферанс". Настолько картины далеки друг от друга по

мироощущению. Надо было возненавидеть серый мир петербургских будней, чтобы

с такою силой открыть людям окно в новый, неведомый доселе в живописи мир

сказки, поэзии.

"Аленушка"... Осень. Холодная заря тонкой стрелой пронзила низкое

пасмурное небо. Недвижен черный омут. Тяжела тишина. Страшен дремучий лес.

На берегу, на большом сером камне - Аленушка, сирота. Робко подступили к

воде нежные тонкие осинки. Колкие зеленые стрелы осоки. Холоден, неприютен

серый камень. Горько, горько сиротке в этой чащобе. Глушь немая...

Вдруг ветер пробежал по ельнику. Зашелестели, зазвенели листки осинок.

Запел тростник, защебетали "малые пташечки - горьки-горюшечки". Может быть,

слышит Аленушка плач братца Иванушки, или донес ветер шум костров высоких,