Певцы Родины

звон котлов чугунных, тонкий, злой смех ведьмы.

Каждый из нас с малых лет привык к нежному образу Аленушки как к

чему-то необычайно близкому, вошедшему накрепко, навсегда в еще детский наш

мир, и сегодня нам трудно поверить, что современники проглядели поэтические

качества "Аленушки", а увидели, как им казалось, анатомические и прочие

школьные погрешности полотна Васнецова... Возможно, в какой-то степени они

имели на это право, как и те педанты, которые мерили с вершком высоту

суриковского Меншикова. Думается, что искусство трудно выверить сантиметром

или вершком. Тут категории более сложные - поэтичность, музыкальность,

народность...

Вглядитесь пристальнее. И вы поверите, что через миг из темной бездны

омута может появиться кикимора или добрая Царевна-Лягушка. Вслушайтесь... И

до ваших ушей долетят звуки летящей Бабы Яги. А из зеленой мглы ельника

высунется добрая рожа лешего... Таков колдовской мир васнецовской картины -

реальный и высокопоэтичный, созданный художником, глубоко поверившим с малых

лет в чудесную и волшебную ткань русской сказки и с великой щедростью

отдавшим эту веру людям.

Вот несколько строк из воспоминаний автора, раскрывающих тайну создания

"Аленушки": "Критики и, наконец, я сам, поскольку имеется у меня этюд с

одной девушки-сиротинушки из Ахтырки, установили, что моя "Аленушка"

натурно-жанровая вещь! Не знаю. Может быть. Но не скрою, что я очень

вглядывался в черты лица, особенно в сияние глаз Веруши Мамонтовой, когда

писал "Аленушку". Вот чудесные русские глаза, которые глядели на меня и весь

божий мир и в Абрамцеве, и в Ахтырке, и в вятских селениях, и на московских

улицах и базарах и навсегда живут в моей душе и греют ее!"

Игорь Грабарь со свойственной ему четкостью определяет качества

картины: "В. М. Васнецов в 1881 году создает свой шедевр - "Аленушку", не то

жанр, не то сказку, - обаятельную лирическую поэму о чудесной русской

девушке, одну из лучших картин русской школы".

Да, действительно, Васнецов бесконечно доступен и прост. На первый

взгляд даже простоват. Но лишь на первый взгляд, ибо в основе рождения

каждого его холста лежит поэтическая метафора.

Рождение замысла. Тайное тайных." "Как это ни кажется, может быть, на

первый взгляд удивительным, - сказал однажды художник, - но натолкнули меня

приняться за "Богатырей" мощные абрамцевские дубы, росшие в парке. Бродил я,

особенно по утрам, по парку, любовался кряжистыми великанами, и невольно

приходила на ум мысль: "Это ведь наша матушка-Русь! Бе, как и дубы, голыми

руками не возьмешь! Не страшны ей ни метели, ни ураганы, ни пронесшиеся

столетия!" А уже как дубы превратились в "Богатырей", объяснить не могу,

должно быть, приснилось!"

"Я не историк, - говорил Васнецов, - я только сказочник, былинник,

гусляр живописи! "Богатыри" мои - не историческая картина, а только

живописно-былинное сказание о том, что лелеял и должен лелеять в своих

грезах мой народ.

Я не хотел выдумывать, историзовать прошлое, а стремился только

показать его народу в живописных образах. Насколько я преуспел в этом,

судить, конечно, не мое дело, но всем моим художественным существом я

пытался показать, как понимал и чувствовал прошлое! Мне хотелось сохранить в

памяаги народа былинную Русь!"

Конец XIX века. Середина девяностых годов. Давно было закончено панно

"Каменный век" для Исторического музея в Москве, работа по-своему уникальная

в истории мирового искусства. Подходят к концу грандиозные росписи

Владимирского собора в Киеве. Наконец Васнецов может исполнить свою заветную

мечту: построить дом-мастерскую в Москве. В 1894 году он привозит туда из

Киева "Богатырей"...

"Это был один из счастливейших дней моей жизни, - восклицает

Васнецов, - когда я увидел стоящих на подставке в моей просторной, с

правильным освещением, мастерской милых моих "Богатырей". Теперь они могли

уже не скитаться по чужим углам, не нужно было выкраивать для них подходящее

место в комнате. Мои "Богатыри" стояли, как им нужно стоять, были у себя

дома, и я мог подходить к ним и с любого расстояния рассматривать их

величавую посадку... Работалось мне в новой мастерской как-то внутренне

свободно. Иногда даже пел во время работы. Главное, уж очень хорошо было

смотреть на моих "Богатырей"; подойду, отойду, посмотрю сбоку, а за окном

Москва, как подумаю, - сердце забьется радостно!"

"В предшествующие годы я работал над "Богатырями", может быть, не

всегда с должной напряженностью... но они всегда неотступно были передо

мною, к ним всегда влеклось сердце и тянулась рука! Они... были моим

творческим долгом, обязательством перед родным народом".

"Молодчага, - говорил о нем С. И. Мамонтов. - Отгрохать такую штуку,

как киевские росписи, и говорить не об отдыхе, а о том, что ему хочется

писать и писать, - это может, Пожалуй, только коренной вятич с его

медвежьими ухватками!"