Певцы Родины

немного грустен... Но не только легкая печаль видна на лице. Чувствуются и

скрытая сила, и уверенность. Через много лет художник с полным правом

скажет:

"Мы внесем свою лепту в сокровищницу мирового искусства, когда все силы

свои устремим на развитие своего родного искусства, т. е. когда, с возможным

для нас совершенством и полнотой, изобразим выражение, красоту, мощь, смысл

родных наших образов, нашей русской природы и человека, нашей настоящей

жизни, нашего прошлого, наши грезы, нашу веру..."

И он это сделал. Но потребовались многие годы борьбы, труда, испытаний.

"Книжная лавочка". Рынок, жаркий день, пыль. Под дощатым навесом

развешаны яркие картинки из жития святых. Грубо размалеванные лубки лежат на

прилавке. Мятые, они все же вызывают интерес немногих зевак. Покупатель -

бородатый мужик в сером кафтане, с топором за поясом. Он осторожно и бережно

держит в руках лубок с изображением страшного суда.

Мужик вздыхает и чешет затылок. Пожилой священник толкует ему смысл

картинки.

- Господи! Что же это с нами будет? - причитает старуха с надвинутым

на глаза платком.

- Ишь ты, глупая, - произносит батюшка, важно растягивая слова, -

придет пора, и настанет твой черед предстать перед страшным судом...

Русь... Могучая и бессильная. Воспетая и проклинаемая. Закоснелая в

своей отсталости, погрязшая в драме невежества и суеверия. Васнецов

талантливо изобразил обычную жанровую сценку той поры.

Вспоминаются гневные строки Некрасова:

...придет ли времечко,

Когда (приди, желанное!..)

Дадут понять крестьянину,

Что рознь портрет портретику,

Что книга книге розь?

Когда мужик не Блюхера

И не милорда глупого -

Белинского и Гоголя

С базара понесет?

Жаркое летнее солнце озаряет нищету во всей ее неприглядности. Воркуют

голуби на скате крыши лавки, шелестят листки лубков, вздыхают, охают

старухи, звенит трудовая деньга... Мерно текут серые будни провинциальной

Руси.

Крамской отмечал умение Васнецова "понимать тип". Он горячо обращался к

молодому художнику, разуверившемуся в необходимости своего искус-

"Неужели Вы не чувствуете своей страшной силы в понимании характера?

Дайте ей простора! Я как теперь помню Ваш рисунок купца, принесшего подарки:

голову сахара и прочей провизии к чиновнику и утирающему свою лысину. Да

будь это написано только, Вы увидели бы тогда, какая толпа и давка были бы у

Вашей картины..."

Убедительно? Может быть. Но Васнецов грезил о другом пути. Он свято

верил, что должен пробудить в народе чувство гордости и собственного

достоинства. Веру в свои силы и свободолюбие. Раскрыть перед ним былинные,

богатырские образы из героической истории Руси. Он мечтал донести до широких

масс русскую сказку, о которой Пушкин сказал: "Что за прелесть эти сказки!

Каждая есть поэма!"

Желание сказать новое слово, открыть людям в живописи новую красоту

становилось у Васнецова все неодолимее. О таких, как он, Лев Толстой сказал:

"Может быть, и рады были бы не мыслить и не выражать того, что заложено им в

душу, но не могут не делать того, к чему влекут их две непреодолимые силы:

внутренняя потребность и требование людей".

Это не значит, что Васнецов отрицал добрую роль своих коллег по

товариществу передвижников, Мясое-дова или Маковского, и, конечно, это никак

не означало, что он не признавал большой воспитательной роли жанров типа

Хогарта или Гаварни. Нет. Он просто хотел пойти своим путем.

Правда, до исполнения этого желания пройдет не один год... Он покинет

Петербург и отправится в Москву, на встречу со своей мечтой. Но впереди было

еще одно, последнее усилие, последняя дань жанру.

"Преферанс". 1879 год...

"Трудно мне было, - вспоминал Васнецов, - доделывать эту вещь в Москве.

Не было под рукой, когда заканчивал картину, подходящих людей...

Петербургского спокойствия и деловитости я у московских игроков наблюдать не

мог, москвичи играли как-то торопливо, как бы между делом, а в Питере

священнодействовали, видимо, от того, что им было скучно, что они

чувствовали свое одиночество в жизни".

...Глубокая июльская ночь. Тишина. Тикают стенные часы, отмеряя

скучные, выверенные до предела петербургские будни. Серые, похожие, как

близнецы, дни столичной жизни, жестоко регламентированные, взвешенные до

мелочей. При всей своей внешней респектабельности они состоят из цепи мелких

и крупных подлостей, лицемерия, чинопочитания, пресмыкательства и прочих

атрибутов чиновничьей иерархии Российской империи.

За крытым зеленым сукном карточным столиком красного дерева трое.

Неверный, дрожащий свет свечи озаряет лица игроков, убивающих время.

Всмотритесь в их физиономии - красные веки, дряблые натеки морщин, тонкие

губы. Все понимающие и порою ничего не видящие глаза. Таковы горестные

заметы пролетевшей жизни, прошедшей без великих радостей, а впрочем, и без

большого горя...

...Карты сданы. Снос определился. Вистующие ждут... Они сардонически

улыбаются, наблюдая за мучениями партнера, имеющего репутацию рохли и мямли.