Певцы Родины

Пятнадцатилетнего Серова в порядке исключения зачислили

вольнослушателем в класс к Павлу Петровичу Чистякову.

Три друга

"Ученики - это котята, брошенные в воду: кто потонет, а кто выплывет, -

часто говаривал Чистяков. - Выплывают немногие, но уж если выплывут - живучи

будут".

Павел Петрович часто повторял, что он не встречал такой одаренности,

какой природа наделила Серова. И рисунок, и колорит, и композиция - все было

у ученика в превосходной степени. В академии юноша сдружился с Врубелем и

Дервизом. Они часто и много рисовали и писали вместе и быстро стали

неразлучными друзьями.

Вскоре Серов познакомил новых товарищей с семьей своей тетушки Аделаиды

Семеновны Симонович. В субботние вечера друзья спешили на Кирочную ули-щг,

где их ждали рисование, стихи, музыка и добрые знакомые - сестры Маша и Надя

Симонович и их подруга Оля Трубникова.

Так случилось, что судьба крепко связала жизни молодых людей. Владимир

Дервиз вскоре женился на Надежде. В этом доме начался роман Валентина Серова

с Ольгой, который в конце концов привел их к счастливому браку.

Михаил Врубель был влюблен в Машу. В работах художника есть отражение

этого увлечения - Тамара в иллюстрациях к "Демону". В рисунках переданы

поэтичные черты Машиного характера.

Академия с ее рутиной опостылела Серову. Из нее ушли его лучшие друзья

Врубель и Дервиз, с которыми художника связывали интересные творческие

поиски. С их уходом распалось знаменитое акварельное трио.

Серов сдает научные предметы за весь курс, получает диплом. Кажется,

лишь небольшое усилие отделяет его от конкурсной картины, но академическая

работа перестала быть желанной. Все чаще приходит мысль совсьм отказаться от

нее.

Правда, он очень благодарен Чистякову за его школу, но в академии, из

которой, по слбвам Репина, "трудно вывести этих крепко вцепившихся клопов

старого", молодому Серову нечего было больше делать.

Он едет к своей невесте в Одессу, куда вскоре приезжает Врубель. Серов

обрадован встречей е другом.

Весной 1887 года Серов посещает Италию.

"Милая моя Леля, - пишет он невесте. - Да, да, да. Мы в Венеции,

представь". Восторженно отзываясь о художниках Ренессанса, живописец

продолжает: "Я хочу таким быть - беззаботным, в нынешнем веке пишут все

тяжелое, ничего отрадного. Я хочу, хочу отрадного и буду писать только

отрадное".

По словам Серова, эта была "весна сердца", самая счастливая пора его

жизни. Художнику открылся новый мир гармонии, и он сразу перешагнул порог,

нвдоетуп-цый многим, порог, за которым живет сама красбта. Он вдруг что-то

понял и, откинув все наносное, обрел самого себя.

И когда Серов после Италии приехал в Абрамцево - имение С. И.

Мамонтова, - он по-новому, с невероятной остротой ощутил свежесть русской

природы, чарующие краски и прелесть любимой родины.

Он пишет портрет Верочки Мамонтовой - "Девочку с персиками".

В Домотканове

Домотканово. В тени деревьев прохладно и тихо. Птицы приумолкли в часы

зноя. Художник был очарован природой, игрой солнечных бликов, юностью

девушки. Его наполнило ощущение красоты и свежести, и все это рождало в нем

какую-то непонятную тревогу и грусть.

Вот что рассказывает Маша Симонович, позировавшая Серову в парке

усадьбы Домотканово:

"Помнится, Серов взял полотно, на котором было уже что-то начато, не то

чей-то заброшенный портрет, не то какой-то пейзаж... другого полотна у него

под рукой не было.

"Тут будем писать", - сказал он.

Усаживая с наибольшей точностью на скамье под деревом, он руководил

мной в постановке головы, никогда ничего не произнося, а только показывая

рукой в воздухе со своего места, как на полмиллиметра надо подвинуть голову

туда или сюда, поднять или опустить.

Вообще он никогда ничего не говорил, как будто находился перед гипсом;

мы оба чувствовали, что разговор или даже произнесенное какое-нибудь слово

уже не только меняет выражение лица, но и перемещает его в пространстве и

выбивает нас обоих из того созидательного настроения, в котором он

находился, которое подготовлял заранее, которое я ясно чувствовала и

берегла, а он сохранял его для выполнения той трудной задачи творчества,

когда человек находится на высоте его.

Он все писал - я все сидела.

Часы, дни, недели летели, вот уже начался третий месяц позирования...

да, я просидела три месяца!

И я со спокойной совестью сбежала, именно сбежала в Петербург.

Только теперь, на расстоянии пятидесяти лет, в спокойной старости,

можно делать анализ чувств, нас так волновавших. Время молодости, чувства

бессознательные, но можно сказать почти наверное, что было некоторое

увлечение с обеих сторон".

Занималась заря, когда Серов вернулся домой. Он проводил Машу на

станцию. Мокрый от росы, шел по седой траве. Утренний холод заставлял зябко

ежиться.

Небо было сумрачно и пустынно, лишь где-то далеко мерцала одинокая

звезда. Он вошел в парк и побрел по аллее. Кругом была тишина и свежесть.

На душе у Серова было грустно и одиноко. Казалось, он отдал самое