Певцы Родины

после семимесячной болезни покинуть постель, он попросил придвинуть кресло

ближе к трюмо, потребовал принести в спальню мольберт, палитру, кисти. Вмиг

наметил на картоне рисунок головы, рук... С вечера он повелел не пускать к

нему никого!

Автопортрет Брюллова 1848 года... Художник на пороге пятидесятилетия.

Живописец перенес тяжелую болезнь. Но не только недуг отнял у него краски

лица и блеск глаз.

Усталость. Постоянная, неуходящая. Она залегла в тревожных складках

крутого, чистого лба, притаилась в пепельных, некогда блестящих золотых

кудрях. Усталость во вздутых венах тонкой руки, повисшей на подлокотнике

кресла. Усталость в самом колорите полотна, в сочетании черных, красных,

восково-бледных тонов.

Время. Зрелость. Пора жестоких переоценок, пора разочарований и

потерь - вот истинные слагаемые образа...

Мастерство Брюллова в эти годы достигло совершенства.

Его кисть поистине виртуозна. Ведь автопортрет написан всего за

каких-нибудь два-три часа!

Но почему же глаза художника так безрадостны, почему в них нет сияния,

удовлетворения творца? Почему они так тревожны? Почему так пристально

всматриваются они в зеркало?

Может быть, потому, что Брюллов впервые за всю полувековую жизнь именно

в эти часы, именно в этот миг так остро ощутил бег времени, так трезво

оценил свои потери, так чутко понял суть безвозвратно упущенных лет. Может

быть, в эти короткие часы перед художником промелькнула вся его жизнь?

...Многое не свершилось. Не сбылась заветная мечта оставить родине

картины, в которых была бы видна вся ее жизнь, самое сокровенное - судьба

народа, великая история России... О, как он мечтал заткнуть глотку светской

черни, болтавшей в своих золоченых салонах об угасании его таланта! О, как

он мечтал уйти от мелочной и тем не менее тяжкой опеки царя, от неотступного

взора монарха!

Но все это были лишь мечты.

...Привычно ходит кисть, и на холсте возникают черты больного, усталого

человека.

Бьют часы. В мастерской тихо. Шум Петербурга не проникает сюда. Но это

только кажущийся покой.

Напряженно глядят на нас с автопортрета глаза великого художника,

создавшего прекраснейшие образы, воспевшего человека во всей его красоте,

отдавшего всего себя людям.

Павел Федотов

В Первом московском кадетском корпусе парадный выпускной акт. Играет

музыка. Среди присутствующих на торжестве - юный Павел Федотов, будущий

знаменитый живописец.

Любопытный факт - в корпусе Павел был отмечен как ленивый в рисовании и

черчении ситуационных планов. Как же могло случиться, что, считавшийся

способным к живописи, он отстал в рисунке? Ответ весьма простой, хотя и

несколько неожиданный. Федотов правил чужие рисунки: "Я за это получал

булки, чего со своего рисунка взять было нельзя, и поэтому свой всегда был

неокончен..."

Кадетов учили "фортификации, экзерциции, верховой езде, закону божьему,

словесности, чистой математике, танцеванию" и многому другому, в том числе и

рисованию. Не все выдерживали муштру, многие г.оспи-танники оставляли учебу

из-за "трепетания сердца, аневризма и подобных болезней". Эти напасти, к

счастью, миновали Павла. Он прибыл в Петербург полным сил и энергии.

В лейб-гвардии Финляндском полку чсе полюбили талантливого юношу за его

жизнерадостность, умение сочинять песни и прекрасно исполнять их, за доброту

и, главное, за его способность к рисованию. Он писал портреты своих друзей

по полку, "и вот начали уже говорить, что всегда делает похоже".

Федотов серьезно интересуется искусством, посещает вечерние классы в

Академии художеств. Он пробует писать акварелью жанровые сцены из полковой

жизни. За одну из них получил в подарок от великого киязя Михаила Павловича

бриллиантовый перстень. Однако успехи не делали его счастливым.

"Столица поглотила пять лет моей лучшей молодости... Пока в столице,

успокойся сердцем, не жди и не обманывайся".

Художник удивительно тонко чувствовал красоту окружающего мира и не

принимал жестокости, грубости и меркантилизма петербургской жизни.

Постоянной спутницей его жизни в те годы была нужда.

"Свежий кавалер"

Маятник стенных часов печально отстукивал минуты, дни, месяцы серых

будней. Федотов, уйдя в отставку, оставил за дверьми маленькой квартирки на

Васильевском острове суету полковой жизни, светские порывы и желания души

своей. Он целиком отдался любимому труду.

Казалось, далеко в прошлое ушли долгие сомнения и колебания, лишь порой

вспоминались полковые друзья, давно позабывшие дорогу к художнику, и

осталась только одна неистовая, неутомимая жажда - постичь, овладеть тайнами

мастерства.

"Вам двадцать пять лет, - сказал ему однажды Карл Брюллов, глядя на его

работы, - теперь поздно уже приобретать механизм, технику искусства, а без

нее что же вы сделаете, будь у вас бездна воображения и таланта?.. Но

попытайтесь, пожалуй, чего не может твердая воля, постоянство, труд".

Прошло семь лет. И Федотов проявил волю и постоянство. Все это время