ПГТ

"Статский советникъ Владимир Федорович Буженин, 1811-1877". По правую руку – "Павел Владимирович Буженин, дворянин, 1840-1899". Все сходится. Дальше. "Капитан Петр Павлович Буженин, 1870 – 1915". Ага, есть, герой Первой мировой. Ну и фанфары…

– Скажите, а это все? – растерянно спросил я у отца Виталия.

– В каком смысле? – удивился он.

– Ну… Согласно документам, у Петра Павловича был сын, Сергей Петрович, 1895 года рождения. А тут его нет, – и я растерянно развел руками. У меня появилось ощущение, что я выиграл в лотерею миллион, но когда пришел за выигрышем, выяснилось, что ошибся в одной цифре.

– Ну, тут я ничем не могу помочь, – сочувственно сказал Виталий. – Я-то не местный. Знаю лишь про Владимира Федоровича. Храм наш фактически на его деньги отстроен и его энергией. А вот по поводу потомков ничего сказать не могу. Это вам лучше к старожилам, – и он почему-то кивнул на Диму. Дима со значением кивнул в ответ. Я, не знаю почему, тоже кивнул. Так мы и кивали, стоя в склепе, как китайские болванчики.

Что делать дальше, я пока не понимал. До визита в склеп я пребывал в полной уверенности, что уже сегодня все завершится, а завтра я двинусь домой, в Питер. Как триумфатор.

– Давайте в Храм вернемся, – оторвал меня от раздумий отец Виталий, – холодновато здесь.

И мы вернулись в Храм.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Уральский самоцвет

В церкви было пусто. По дороге Дмитрий со священником начали оживленно обсуждать подготовку к какому-то церковному празднику. Они увлеклись разговором, а я стоял в стороне и слушал. И чувствовал, что во мне закипает необъяснимая злость.

Виталий с мастером Димой говорили о вещах совершенно земных, бытовых. Какие-то фрукты купить надо, пол помыть в церкви, что-то еще в таком же роде. Я же, считая священников обычными людьми, видимо, отказывал им в праве размышлять о бытовухе. Паства должна благоговеть. За это я не люблю интервью с хорошими актерами. Они рушат созданные ими образы, и я перестаю в них верить. Как ребенок в Деда Мороза, когда у того отклеивается синтетическая борода.

Мы, люди свободно мыслящие, с попами можем спорить. Безусловно, на равных. Он, мне, типа: жертва Христова. А я ему на это: а вот Будда гораздо раньше все сказал и без всяких мученических смертей.

Когда я злюсь, я задирист. Тем более, тут терять уже особо нечего. Все, что надо, я получил. Ты, отец Виталий, судя по всему, не дурак. Хорошо, тем интереснее.

Как только они чуть-чуть примолкли, я рыцарской свиньей вклинился в их разговор:

– Отец Виталий, я никогда так близко с клириками не общался. Могу я спросить?

– Конечно, – улыбнулся отец Виталий. Оценил моего "клирика". Понял, что имеет дело с подкованным человеком.

– Вопрос такой. Все, что я говорится православными и для православных, направлено на какое-то постоянное унижение. Оно называется, конечно, красиво – "покаяние". Только вот смысла в этом для простого человека немного. Живет, скажем, какой-нибудь дядя Петя со своей тетей Машей. Никого не убивает, не ворует, на сторону уже не ходит, потому что не может и лень. Ну, пусть даже пьет. Так все пьют. В чем ему каяться? Зачем он вам нужен, я имею ввиду, здесь, в церкви, я понимаю: он же свою копеечку несет. А ему-то это зачем?

Я сознательно нагнетал градус разговора, надеясь вывести собеседника из себя. Так проще выиграть. Я готовился к тому, что поп начнет вещать про второе послание апостола Павла, пустынные видения Антония Великого и прочую наукообразную чушь. С такими аргументами я расправляюсь одной левой. Павел, мол, для меня не авторитет. А в пустыне еще и не то привидится. По сути, мол, есть что сказать?

Именно так обычно я разбираюсь с Зоей Павловной Жуковской. Религия – единственная тема, которая выводит ее из себя, и я стараюсь не провоцировать. Начальница все-таки. Но она провоцируется сама, горячится, а потом расстраивается.

Но Виталий почему-то остался спокойным. Привык тут, в деревне, к темному, грубому народу, видать.

– Если позволите, я расскажу вам одну историю, – начал он. – Думаю, она поможет мне ответить на ваш вопрос. Если у вас, конечно, есть время.

Мы заверили его, что время у нас есть. Спросить у священника, а есть ли время у него, мне почему-то не пришло в голову.

– Неделю назад, после службы дело было. Вечерня закончилась, все разошлись. Иду я, значит, к выходу, домой собираюсь. Смотрю: на скамейках, где бабушки обычно отдыхают, сидит кто-то. Подхожу, сажусь рядом. Я обычно всегда так делаю: сяду рядом, помолчу. Человек первый говорить начинает, если захочет. А то, если подойдешь, спросишь: "Что вы хотели?", можно и напугать. Уйдет человек и больше не вернется.

Это был пожилой мужчина. Лет под восемьдесят или больше. Но даже сквозь старческую немощь видно было, что он когда-то был крепок, жилист, может быть, даже богатырски силен.