ПГТ

Односельчане к трудам Виталия относились по-разному. Кто-то, от кого и ожидать нельзя было, помогал. Работал люто, бесплатно, до последних сил. Кто-то, наоборот. Директор местного строительного магазинчика, например, бывший с Виталием в прекрасных отношениях, попытался сделать свой гешефт и заломил тройные цены. Спасло лишь, что новый батюшка в короткий срок стал асом в прорабском деле и вовремя пресек обман.

Откуда брались силы, непонятно. Откуда деньги, непонятно тем более. Но храм строился, и настал день, когда он был освящен.

Попутно отец Виталий успел обзавестись женой и двумя детьми. Женился он на преподавательнице русского языка в ветеринарном техникуме. Новоиспеченная матушка, закончившая музыкальную школу, собрала из мало-мальских музыкальных сельчан небольшой церковный хор.

Начались службы, требы, рутинная жизнь. Раз в несколько недель отец Виталий посещал тюрьму. Как мог, помогал детскому дому, собирая по крохам деньги и вещи.

Когда, пять лет спустя, священник оглянулся на то, что было сделано, ему стало страшно. Совершить такое усилием одной лишь человеческой воли было просто немыслимо.

– Отец Виталий уверен, что это он его там, на скамейке, встретил, – закончил свой рассказ Дима.

– Кого "его"? – не понял я.

– Его, – и Вадик со значением поднял палец к небу, – Гавриила, Архангела.

"Они тут все сумасшедшие", – подумал я. Но вслух сказал:

– А чего же он из своего Прелестного в Разумное переехал? Предпочел разум красоте?

Дмитрий с укором посмотрел на меня: шуток по поводу названия села он, как я понял, не любил.

– Так здесь настоятель наш помер, старый был. Вот отца Виталия и двинули на повышение. Поле деятельности тут – закачаешься, работы – непочатый край. Только он и может справится. Человек-мотор.

И с этими его словами мы вступили на порог разуменского храма.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Банный день

Христорожденственская церковь была довольно просторной и светлой – не чета некоторым. Я не люблю старорусские храмы с их полумраком и крохотными окошками. В них ты чувствуешь себя маленьким и ничтожным. Зоя Павловна, моя начальница, говорит, что это способствует более глубокому покаянию. А я думаю, что это способствует лишь депрессии.

Никогда вот этого не понимал: я никого не убиваю, не краду, жене не изменяю. Ну, почти. Пью иногда, это да. Но человеческого облика не теряю. И в чем мне каяться-то? В чем мне бить себя в грудь и раздирать рубаху? Большие путаники эти православные.

В центре зала стояла группа людей, являющая собой сонм разнокалиберных и разновозрастных теток. В платочках, конечно. Как цыплята наседку обступили они высокого, в бороде и очках, священника. Был он не очень… как это у них называется? Ах, да, не очень "благообразен". Борода присутствовала, а вот стрижка – короткая, почти под "ноль". Как у меня. Что это было: борьба с ранней лысиной или дань удобству, я так и не понял.

– Это он, – негромко сказал Дима, – пойдем, послухаем. Мне нравится наблюдать, как Виталий с нашими приходскими бабами общается. Он им про Фому, они – про Ерему. Дуры, конечно. Но незлые. В основном, – резюмировал он и двинулся в сторону стихийного собрания. Я последовал за ним.

Лидировала необъятных размеров тетя в расшитом яркими цветами платье и ядовито-зеленой косынке.

– Батюшка, – говорила она обиженно-плаксиво, как ребенок. Как ребенок, когда у него забрали гвоздик, который он планировал сунуть в розетку. – Батюшка, научите ее.

– Кого "ее"? – спокойно спрашивал отец Виталий, явно привыкший к подобным сценам.

– Да Тоньку Колмакову. Она домой уже побежала, лишней минуты в церкви ж не побудет, но в следующий раз скажите ей на исповеди.

– И что сказать?

– А она подходит ко мне, и давай лясы точить, донимать меня, торкать. А я ведь, батюшка, только причастилась, а она сразу после Таинства вот так со мной! Да как же оно такое можно? Неужели ж она, бестолковая, не понимает? Скажите ей, дуре, что нельзя так, батюшка, родненький!

Судя по всему, тетка могла еще долго жаловаться, потому как сам процесс доставлял ей истинное удовольствие. Но отец Виталий перебил ее:

– Знаете, а я ведь тоже только что причастился. Но вот стою, слушаю вас.

Тетка открыла рот и замерла. Я посмотрел на Дмитрия. Он восхищенно поднял палец вверх, а потом опустил его вниз. Я понял эту жестикуляцию, как: "Молодец. Насмерть".

Тетка развернулась, да так и пошла с открытым ртом к выходу. Остальные слушательницы, поняв, что ничего интересного больше не произойдет, тоже рассосались.

– Отец Виталий, – позвал Дима, – можно вас минут на десять.

Они троекратно расцеловались. Мне, знакомясь, священник пожал руку. Это порадовало. Маловато во мне толерантности для поцелуев с мужчинами.

– Отец Виталий, – начал я уверенно (а нечего мне пресмыкаться с самого начала, я не тетка, мы на равных), – я занимаюсь краеведением, и меня интересует семейное захоронение помещиков Бужениных. Я хотел бы восстановить их родословную после революции, здесь очень много пробелов.

– Конечно, – сказал священник, – пойдемте посмотрим, пока у меня перерыв.