ПГТ

Оглядись вокруг и пойми: вот же она, твоя Португалия – здесь, сейчас. Ты давно уже приехал. Но ходил насупившись, закрыв глаза, и чуть не умер, не узнав, что добрался, куда хотел.

"Горький" вернулся в комнату. Нет, все-таки очень похож. Будь сейчас советское время, он мог бы без грима в кино играть. Большие деньги бы заработал, да только нет спроса на советских писателей. Или артистов? А какая разница!

Плойкин выгрузил на стол несколько помидоров-огурцов, половинку хлеба, кусок сала и невероятных размеров бутыль с жидкостью, своим видом сильно напоминавшей самогон. Налил. Выпили. Да, самогон, я не ошибся.

– Так ты думаешь, я – Колькин отец? – тихо спросил хозяин.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Французское кино

Такого поворота событий я, честно говоря, не ожидал. Трудным представлялся мне переход к этой теме, я прорабатывал разные варианты, а тут раз – и Федор Иванович сам ставит вопрос ребром. Главное – ничего не испортить.

– Да, думаю, – односложно ответил я.

– А Соня жива? – спросил он.

– В прошлом году умерла.

– Так и думал. Понял, когда на письма отвечать перестала, – Плойкин кивнул на связку писем. – Эх… Чуял я, что с Сонечкой моей в этой жизни не повидаемся. Чуял…

Я-то же ж ее с первого класса любил. А она в мою сторону и не глянет. Веселых любила, языкастых, а я кто? Ни рыба, ни мясо, слякоть дорожная. А я-т когда ее видел, как немой становился. И ноги ватные. И зачем я ей такой нужон был?

Как десятый класс кончили, я ее замуж позвал. Посмеялась, но не отказала враз. Мать ее за меня была, считала парнем серьезным, и Сонечке за женитьбу в уши пела. А мать Соня уважала, тогда с этим строго было. С тех пор и повелось – ни да, ни нет.

А красивая она была – страсть! Парни хороводы круг нее водили. Я-т после школы на железную дорогу работать пошел, она – на Витаминный комбинат. Там все и случилось.

Приехали туда лягушатники станки налаживать. Французы, иттить их за ногу, мать их так. Настоящие прям, из Парижа. С Францией-то тогда мы вроде как дружили, но все равно: капстрана, НАТО, холодная война и прочее.

Французы те в Разумном, конечно, шуму наделали. Было их пять человек. Молодые парни, все, как на подбор: чернявые, высокие. Один только маленький да рыжий. Девки наши до одной слюнями на них захлебнулись. Но отцы-матери не дремали. Строго-настрого запретили даже глядеть в их сторону. А то международный скандал, так его. Да и пара ребят в серых костюмах завсегда вкруг тех французов вертелись. С министерства промышленности якобы. Ага. Знаем мы ту промышленность. КГБ называется.

А Сонечка, значит, как раз в том цеху, где они, трудилась. И такая задумчивая стала. Я хорошо ее чуял, как себя, потому как любил сильно. Спрашиваю: "Сонюшка, что с тобой? О чем грустишь?" Она шутила обычно, а тут рукой махнула так безнадежно. У меня аж сердце ухнуло.

Через неделю где-то прибегает ко мне вся в слезах. А я тогда один жил, мне от ПМС цельную квартиру дали. Хоть и на краю поселка, хоть и в старой двухэтажке, и топить дровами надо, а все ж – квартира!

И вот прибегает она и вдруг – бах! В обморок падает. Ну, я ее поднял, на кровать донес. Она очнулась, говорит: ни с кем, мол, поделиться этим не могу, только с тобой. Понимаю, что жестокая я, но сил нет никаких, люблю его больше жизни. Кого, спрашиваю, любишь-то? Огюста, говорит, француза.

Я как стоял, так и сел. Мне даже не за себя обидно стало, а за нее страшно. Это ж статья! Не знаю какая, но точно статья. Нарисуют, как пить дать. Эти в серых костюмах на такое мастаки.

Стал я ее уговаривать, мол, выкинь из головы, нельзя. Жениться предлагал, уехать на край земли. Она плачет, говорит: прости, хороший, прости, милый, найди себе добрую девушку, а я – стерва, никогда тебя не любила, только мозги пудрила. Вот и поплатилася: кроме Огюста ненаглядного никто не мил.

"А он что?" – спрашиваю. Так он тоже, говорит, меня любит, но навредить боится. Взглядами, говорит, с ним разговариваем да улыбками. А встретиться нам и негде. У меня мама дома с утра до вечера. У него в общежитии народу полным полно. А без него мне, говорит, не жизнь. Уедет, я руки на себя наложу. Самое интересное, что из всех она выбрала того, маленького да рыжего, а не красавцев чернявых. Вот пойди пойми этих женщин, ей-бо.

Не знаю, что на меня нашло. Говорю: а вы сюда приходите. Только попозжее, потемну, от лишних глаз. А я у Петьки буду, просижу у него, сколь надо. С ночевкой могу, к Петьке-то.

Посмотрела она на меня дико. Потом кинулась на шею, кричит: спасаю я ее, мол. Я говорю: да не спасаю, а гублю тебя, сам знаю. Но сил нет смотреть не терзания твои.

Была, была у меня, конеш, мыслишка гнусная. Подумал я о том, что французик натешится, да и уедет. Бросит русскую дурочку. Она мучаться будет, а тут я. Выплачется мне в жилетку, глядишь, и сложится у нас. Стерпится-слюбится.