[email protected] (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

За первые два часа лету, веселая компания выпила пару бутылок коньяка, съела пайку зеленоватых куриных ножек, заготовленную для всего салона, рассказала миллион анекдотов и спела все песни и частушки, которые пришли в голову. К столу так и не вышел первый пилот и штурман- радист, а вся остальная часть экипажа поочередно пополняли студенческий кружок.

Филипп взглянул в иллюминатор и обалдело покачал головой:

Вместо привычного плоского ватного покрывала там громоздились хитросплетения гигантских вертикальных фигур, высотою в несколько километров. Заходящее в скоростном режиме солнце разукрасило небесные скульптуры красками, которые могли бы себе позволить лишь Кандинский, Малевич, или другие психи, которым удалось выбиться в гении. Причём, облачный Илья Муромец был ростом ничуть не ниже статуи Ильича с протянутой рукой и даже чуть больше фигуры Иосифа Виссарионовича, у которого в руке была зажата дымящаяся трубка. Персонажи громоздились друг на друга и переливались разноцветными огнями, как новогодняя елка в Октябрьском дворце культуры. В одном из освободившихся углов небесного калейдоскопа мелькнул знакомый силуэт, напомнивший о чем-то слегка позабытом, но не вычеркнутом окончательно из памяти. Стройная женская фигура пронеслась в стремительном фуэте, и чтобы чётче ее увидеть, Филипп слегка прищурил веки.

Но облако рассеялось.

Самолет словно окунулся в глубокий омут: солнце скрылось, и вынырнула из-под крыла странная луна. Обычно такая большая и яркая в этих широтах, она катилась тусклым медным блином вслед за самолетом.

Аэроплан странно подрагивал и поскрипывал, словно яхта под парусами при хорошем ветре.

Компания притомилась и развалилась по креслам в дружном сне.

Заснул и Филипп.

Ему снились беспокойные сны.

Перво-наперво к нему навстречу шагнул не кто иной, как Парэлык:

— Ты че, в натуре?

Парэлык протянул руку за очередной данью.

Но тут из-за плеча Филиппа вынырнул Фил и ударил подонка носком ботинка в пах. Раздался рев восторженных трибун.

— Гол! — неслись крики из всех окон дома номер двенадцать, а навстречу Филу шкандыбал хромой Гаркуша с ножом в руках.

Филька выхватил мяч из рук Филимона и пустился наутек от проклятого дворника. Он нырнул в двери черного хода и побежал на третий этаж, перескакивая через две ступеньки. Этажей оказалось значительно больше обычного, и уже на восемнадцатом он понял, что стоит у двери незнакомой квартиры.

— Фил, сколько можно тебя ждать? Ты когда-нибудь научишься ценить мое время? — резко распахнула двери мать, и он улыбнулся, понимая, что сейчас она прочитает ему очередную порцию нравоучений и унесется в свою, неизвестную ему, жизнь. Филипп протянул руки, чтобы обнять ее.

Ему показалось, что дорожка слишком мягкая и по ней совершенно невозможно идти — мешала высокая трава, до пуза, и длинная, до пят, белая рубашка. Мама стояла в нескольких шагах от него и делала призывные жесты рукой:

— Филя, Филька, иди ко мне.

Собственно говоря, и мама выглядела сегодня странно, но времени на обдумывание у него не было — мама звала к себе! Карапуз сделал шажок — другой и побежал, быстро перебирая пухлыми ножками. Оставалось преодолеть какие-то жалкие сантиметры, но в этот миг поляна взбрыкнулась и мягко въехала ему прямо в лицо.

В три шага! — воскликнули Филька и Филимон и рванули бегом по полю в сторону высоченного стога сена, присыпанного шапкой снега. По замерзшим кочкам чернозема, припорошенным первыми снегопадами, они понеслись к крутому подъему, не представляя себе, каким образом окажутся наверху. У самого подножия соломенного Эвереста Филипп закрыл глаза и представил себе, что взлетает на самую вершину. Ноги продолжали автоматически перебирать соломенные ступени, и когда Филипп открыл глаза, то над его головой висел плавно остывающий блин солнца, а далеко у подножия поблескивала крыша странного автомобиля, несущегося по белоснежному полю.

В Москве взвод скоморохов перебрался из Домодедова во Внуково и, по контактам полученным, от братского экипажа, первым же рейсом десантировался в Киеве.

Прежде чем отправиться домой, Филипп заехал в институт, где он должен был положить деньги в сейф партийного комитета.

Еще пустынное здание родной бурсы встретило его полной тишиной, но в парткоме сидел доцент кафедры марксизма-ленинизма, казначей партийной ячейки института.

Он хмуро и тщательно пересчитал деньги, выдал Филиппу квитанцию, сложил пачки в сейф и опечатал замок пластилиновой нашлепкой.

— Погуляли? — выдавил из себя улыбочку доцент. — Зайди как-нибудь, расскажешь, как лето провели. Как там наша командирша?

— Да что там рассказывать, — заторопился Филипп, — работали!

— Где руку повредил? — прицепился клещ к Филу.

— Производственная травма, — ответил тот и заторопился. — Ну, мне пора домой!

— А ты что, на похороны не идешь? — поинтересовался казначей.

— А кто умер? — вздохнул Фил и вспомнил, как в минувшем году провожали в последний путь ректора и еще одного очень большого мастера сцены.

— Я думал, ты знаешь, — почему-то побледнел доцент, и странная изморозь пробежала по спине Филиппа. — Хотя, ты же в дороге был.