Пядь земли

А удача здесь и вправду была, да только бог тут ни при чем. Потому что люди Силаши-Киша по подсказке Красного Гоза заранее рассчитали, какие скирды на их долю пойдут, и ночью вышли да снопы везде поменяли. Развязали их и навязали новых, покрупнее. Раз не получается девятая часть, как в прошлом году, и даже на десятину надеяться не приходится — что ж, надо выход искать. Вот и нашли: за последние две ночи все в лучшем виде сделали… Участвовали в этом, конечно, одни мужики, и уж они позаботились, чтоб и духу женского там не было. Пусть на их душу весь грех ляжет. Да и если дело, скажем, наружу выплывет, так хоть баб и девок полиция не будет таскать.

Не вышло дело наружу. Снопы, доставшиеся жнецам, как ни в чем не бывало пошли в молотилку и высыпались в мешки чистым зерном.

Только агроном обо всем догадался; может, и сказал он что-нибудь Красному Гозу, но это между ними осталось. Когда считал он долевые скирды, даже и глазом не моргнул, будто так и надо. Ему-то что за дело до всего этого? Нынче он здесь, а завтра — один бог знает где. Все равно уходить собрался. Чуть не каждый день у него стычки с экономом. Тут уж такое дело: или эконом, или он, а вместе им не служить. Весной кухарку они все не могли поделить, потом — Ленке, теперь вот — Матильду… Да и без того не выдержал бы он с экономом. Не для того он училище кончал, чтоб смотреть на то, что здесь творится. Целыми днями только и слышно, как эконом на батраков орет, на поденщиков; кроет их почем зря… И ведь что интересно: он их кроет, а от этого ни волы скорее не идут, ни батраки живее не шевелятся. Даже наоборот. На оплеухи да на ругань отвечают тем, что бездельничают где только могут.

Да, в училище им об этом ничего не говорили.

В училище они многолетнюю пшеницу выводили; подсчитывали, какую выгоду дают в крупном хозяйстве машины по сравнению с ручным трудом.

Правда, доходили туда слухи об исследовании деревни, о писателях-аграриях[28], да все это было слишком от них далеко — как комариный писк в соседнем болоте…

— Спасибо, господин агроном, и от меня, и от остальных, — подошел к нему Красный Гоз, когда телега с его долей тронулась в путь.

— Ничего. Не стоит. Только знаете, не люблю я, когда меня за идиота принимают. Закуривайте, Йошка, — и протягивает портсигар, который ему, кстати сказать, на день рождения подарили.

— Кто принимает? Мужики вас любят, господин агроном. Говорят, вот если б… — закуривает Красный Гоз, — если бы все экономы, все управляющие такими были…

Выпускает дым, смотрит вдаль, на поля, припорошенные желтой пылью.

Однако сам Красный Гоз, как ни бился, а на жатве куда меньше заработал, чем на земляных работах.

И все же, если вместе с прочим считать, так и это кое-что.

На издольный обмолот он не слишком надеялся, так что от него уклонился и нанялся на строительство дороги камень дробить. Пошли они туда вместе с Тарцали. Теперь на эту работу они больше всего уповали.

Потому что если уж очень донимают человека несчастья, обязательно надо ему на что-то надеяться. А у них двоих несчастий хватало, это уж точно. У Тарцали — теща, которая все больше в тягость ему становится. У Красного Гоза — процесс о разводе…

Начало августа. Раннее утро, едва-едва рассвело. По дороге к деревне катится коляска; в упряжке — две лошади из поместья. Народу в коляске — только что не на коленях сидят друг у друга. И Марцихази здесь с двумя дочерьми, и агроном, и священник, и еще кто-то. Младшая дочь Марцихази, Ленке, замуж вышла, очень быстро и как-то совсем неожиданно, за одного адвоката в Неште (не за Гашпара Бора). Так что они со свадьбы едут. Понятно, что настроение у всех — розовое, как сама заря, что встает над полями. Марцихази выпил от души: очень уж удачно вышла Ленке замуж. Агроном тоже много выпил: с досады. Он-то с Ленке и танцевал, и учил на зайцев, на куропаток охотиться — а тут откуда ни возьмись этот адвокат…

— Смотри, дядя Балаж! Люди вон уже на работу вышли, а мы еще не ложились. Всю ночь кутим, веселимся, а они работают, как каторжники… Н-но-о! — пытается агроном выхватить вожжи у кучера.

— Брось, братец, тебе этого все равно не понять, — машет на него почтмейстер, который только было задремал.

— Мне не понять? Эй… но-о!..

Пролетает коляска мимо каменных груд и работающих людей.

Двое дробят камень в синем свете раннего утра. Красный Гоз и Тарцали. Два кореша. На глазах у них — защитные очки; кувалда гремит, высекая искры; щебень — желтый, красный, черный, мерцающий — разлетается, как стружки. Только каменные стружки, звенящие.

Долго еще слышат господа звон кувалды по камню.

— Видал? Почтмейстер… Дочку выдал замуж.

— Одну. Дома еще трое…

— Хороший он человек. Потому что… дочерей много. И все красивые.

— Хороший. Настоящий барин. А остальные — шантрапа.

Со свистом рассекает кувалда воздух августовских полей.

Они вдвоем выходят на работу, когда остальные поденщики еще только на другой бок поворачиваются. Зато и тают за ними груды камня, будто это масло, а не гранит.