Пядь земли

Цыгане тоже разбираются, что к чему, знают: когда драка назревает или еще что, лучшее средство — музыка. И чем зажигательней, быстрее, тем лучше.

Так что за музыкой дело не стало.

Снова бьет ключом веселье, будто и не случилось ничего. Даже вроде веселей становится. Парни с замужними бабами пляшут, женатые девок приглашают — не вредно их перемешивать иногда. Мужики усы подкручивают: эх, и спляшет нынче кто-то с кумой. А кума и не думает отказываться, весело трясет подолом. И прижмется, если надо. Если уж куму так хочется… Только Яношу Багди не дурманит музыка голову. Один раз всего случилось на его памяти, что невеста к утру сбежала от жениха… да той, правда, было от чего, а этой? Девка бедная, жених богатый… конечно, скорее всего, вернется — а вообще, кто знает… Ух, даже в жар бросило. Дьявол бы их побрал, и почему бы им сначала не свыкнуться хоть немного, а потом уж жениться?..

Окидывает Янош Багди горницу взглядом. Взгляд этот, твердый, внушительный, уже на стольких свадьбах и выборах ему помогал. А теперь вот ничего не меняется. Гости себе танцуют. Некоторые еще и подпевают музыке. «Слушай, брат, пошел бы ты искать невесту-то, что ли?..» — говорит он с раздражением Ферко.

А Ферко как раз толкует Лайошу Ямбору о новом плуге, который и отвал разрезает, и все такое прочее; позарез ему нужно все это именно сейчас объяснить. Говорит, и ужасно ему нравится собственный голос; чем больше говорит, тем больше нравится…

— Это, брат, такой плуг, что он землю режет не так, как, скажем, старый. У этого лемех ну чуточку, может, лучше к земле, стоит и такую борозду дает: дно у нее что твое стекло. А потом и нож, он не просто режет, а только надрезает… Понимаешь, чуточку-чуточку надрезает…

— Я тебе говорю, поди поищи невесту.

— А, сама придет, коли любит… хе-хе-хе, — смеется Ферко, и смех у него точь-в-точь, как у Ямбора. Локоть ставит на стол. То есть хочет поставить, да промахивается, так что всем телом дергается вниз. Будто за веревочку его из-под стола потянули. С изумлением глядит он на край стола: ишь ты… стол — вот он, локоть — вот, а не попал… Как же это так? Даже мороз по коже пробегает — до того это невероятно. Осторожно пытается еще раз локоть поставить — и влезает им чуть не на середину стола.

И тут вдруг пропадают в нем все мысли до единой — ну ничегошеньки не может вспомнить из того, что собирался сказать. Голова пуста на удивление. И слов никаких уже нет на языке… Сидит с застывшим, тупым взглядом; смотрит на лампу, на кувшин с вином; видит и Яноша Багди — будто через стеклянную стену видит.

Медленно-медленно начинает осознавать, что́ за день сегодня и что́ вокруг такое происходит. Марика… Имя это слабым отзвуком приходит откуда-то, из страшной дали, чтобы постепенно заполнить его целиком. Чтобы так переполнить голову, что она словно вспухла, а в висках начинает стучать.

— Пойду схожу за ней… — говорит Ферко и встает.

Однако есть у него ноги или нет — об этом он понятия не имеет, а идет словно бы плечами. Или, может, головой; а тело как-то за головой подтягивается. А она, голова, сейчас большая, ужасно большая, и очень боится Ферко, что стукнет ее по пути о притолоку или еще обо что.

Даже в сенях чувствует он: все, что ни есть вокруг, до отказа наполнено Марикой. Марика — и в очаге, и в бабах, моющих посуду или просто стоящих без дела, и даже как будто в старом Пинцеше. Марика — это теперь не девка, не баба, не невеста, а распадающееся, расползающееся единство вещей, людей, всего сущего.

Вот что примерно думает Ферко; но думает не в словах, а в каких-то цветных расплывчатых пятнах… будто в голове у него окончательно перемешалось все, что он видит и ощущает: вино, одежда, стена, ночь…

Хотел было Ферко к чулану повернуть, да не получилось: будто невидимый кто-то выталкивает его на крыльцо. Мигая, смотрит он на тусклый свет фонаря, потом неверными шагами сходит со ступеней и бежит к хлеву. Не по прямой линии бежит, однако, а по дуге. Задвинув изнутри засов, бросается Ферко ничком на сено, приготовленное к утру.

Еще успевает услышать, как прямо в ухо стреляют ему ломающиеся стебли сухой осоки, но потом и это уходит куда-то, и он уже спит без задних ног.

Коровы поворачивают головы и перестают жевать жвачку, потому что кто-то страшно храпит в темноте…

Так что осталась свадьба и без невесты, и без жениха…

Музыканты играют одну песню веселей другой, народ из всех трех горниц слился в одну толпу, и нет уж ни молодых, ни пожилых, ни господ, ни мужиков — лишь самозабвенно танцующие, раскрасневшиеся гости. Даже Марцихази не усидел, отплясывает чардаш с какой-то немолодой, но на лицо и на тело очень даже пригожей бабой. Танцует ловко, красиво, правильно и подпевает глубоким басом:

Если б эта ночь без сна
Целых две недели шла,
Две недели да еще два дня;
Эх, с тобой отвел бы душу я,
Эх, отвел бы душу я…