Пядь земли

— Матушка. Пришли, матушка? — радуется Марика.

— Пришла…

— Это ваша свекровь? Какая милая… Здравствуйте, тетенька, — подходит повитуха, смотрит ласково. Всем она умеет угодить.

— Я это, я… По каким делам у нас? Вроде бы рановато еще…

— О, я так просто заглянула. Вам не обязательно меня звать, жалованье ведь мне и так идет… Поговорили мы немножечко с Марикой о том о сем. Верно, Марика?

— Ну и хорошо… Посидите еще у нас. Теперь втроем побеседуем, — говорит свекровь. Развязывает платок, встряхивает его, повернувшись к огороду. И вдруг встревоженно оборачивается к Марике. — А закваску ты поставила?

— Конечно, — отвечает та.

— А то нам завтра хлебы печь, — объясняет свекровь повитухе. Вздыхает. И начинают литься из нее жалобы. Не то чтобы с отчаянием она говорит или хотя бы с упреком к судьбе: просто перечисляет то, что есть, что мешает спокойно жить, о чем приходится думать изо дня в день:

— Одна беда, милая: не хочет Ферко Тот развод давать. А пока нет развода, эти бедняжки обвенчаться не могут. Так и живут друг с другом, как нехристи. Это бы и ничего еще, да в сентябре ребеночка ждем, его окрестить надо… Придется, стало быть, на материно имя крестить. А это тоже грех перед господом…

— Не хочет давать развод? Чего же он хочет?

— Чтобы Марика к нему вернулась или пусть оплатит расходы на свадьбу да за адвоката.

— Но ведь это… ужасно!

— То-то и оно… Такая вот на нас напасть свалилась.

— И он еще обратно ее зовет!

— Ну да. Или плати. Они чуть не всю деревню позвали на свадьбу, поили, кормили — а мы плати. А еще адвокат сказал, что, если Ферко согласится-таки развод дать, все равно это нам обойдется в двести пенгё, а то и больше. Ну, это бы мы еще выдержали как-нибудь. А если не согласится… Столько нужно заплатить, что и подумать страшно. Таких денег во всей деревне-то поди нет. А к сентябрю развод должен быть, хоть умри….

Молчит повитуха. Ничем не может она утешить этих женщин. Много чему учили ее в свое время: и охране детства, и охране материнства, и даже охране семьи… Да не учили, как в таких вот случаях поступать. Что делать, когда и права будущего ребенка надо отстаивать, и при этом общественные устои не подрывать… Но что-то все же надо сказать им. Какую-то надежду дать, ободрить.

— Не отчаивайтесь, положитесь на меня. Что-нибудь придумаем, — говорит Шара Кери и встает, прощается. Обещает теперь чаще заходить. И, идя к воротам, думает: тяжкий грех возьмет она на душу, если не найдет, как помочь этим славным, чистым людям.

5

Теплое, росистое утро стоит над землей.

Мужики завязывают котомки, встают; кто цигарку скручивает, кто пьет. А те, кто впереди, уже стоят между ручками тачек, с плеч у них лямки свисают.

— Эй, чего вам не сидится? — кричит один мужик, Сито, он еще дожевывает шкурку от сала и котомку затягивает.

— Давай шевелись, а то суббота скоро. Будете спрашивать, мол, где же заработок?.. — кричит в ответ Красный Гоз и плюет в ладони.

— Тебе-то что горевать? Тебе и свадьба дешево обошлась, — поддевает Красного Гоза кореш его, Тарцали, и тоже впрягается в лямку. Народ смеется. Это уж точно, это все знают. Да не каждый посмеет Красному Гозу в глаза это сказать.

— Ну, двинулись! — кричит старшой, Шандор Силаши-Киш. Здесь каждый, если хочет что сказать, кричит во всю глотку. Никто не шепчет, никто не мямлит. Или кричат, или вообще помалкивают. А причина в том, что грудь-то сдавлена: лямка целый день плечи оттягивает.

Наконец-то начались земляные работы. Насыпь надо сделать под свинарник. Работа хорошая: тридцать восемь филлеров за кубометр. К тому ж и тачку с землей больше приходится под гору везти, чем в гору. Потому что решено было свести под насыпь целый курган. Местность вокруг — как стол: в ясную погоду третью деревню видно. Кое-где лишь тополиная роща темнеет или лесок из акаций. Издали — словно пучок травы торчит. А самой травы вокруг нету: все съедают, вытаптывают помещичьи лошади да свиньи. Дальше, на востоке, горы синеют. Или чернеют — смотря по времени, по погоде. Словом, курган этот здесь — один на многие километры, да вот и его сводят. Будто покоя он не давал кому-то.

Каждый мужик в окрестностях курган этот словно бы собственностью своей почитал. Скажем, как звезды на небе или колокольню. И теперь, когда они копают его и увозят, тачку за тачкой, будто бы от сердца что-то отрывают. Будто беднее становятся с каждой тачкой, с каждой лопатой. Правда, заработок ожидается неплохой — да ведь насыпь эту можно было бы и как-нибудь по-другому построить. Рядом взять землю, из канав. Лопатами. Только господ ведь иногда сам черт не поймет.

— Кто знает, что за люди насыпали этот курган в древние времена… — говорит Тарцали, который с тех пор, как вдова Пашкуй тещей его стала, любит иногда насчет истории высказаться.