Пианист. Осенняя песнь (СИ)

— Нет, Тоня, нельзя — значит, нельзя. Где номерки?

— Сейчас достану… Вот же порядки, с ребенком не пустили, как будто он бандит малолетний, — возмущалась Тоня, перетряхивая сумку. — Где номерки эти чертовы…

Гардеробщица подошла и ласково улыбнулась Славику.

— На дневной бы концерт привели, днем пускают.

— Мы завтра уезжаем, — буркнула Тоня. Она нашла наконец номерок и протянула гардеробщице. — Вот, пожалуйста.

— Жалко, что не услышите Лиманского, он у нас редко играет, бывает, что раз в год, — посочувствовала та. — А вы оставьте мальчика с нами. Побудешь тут? У нас интересно, даже телевизор есть в кладовке. И диванчик за вешалкой стоит. Оставайся. Мы тебя чаем с конфетками напоим… Пойдешь?

Она открыла ограждение, откинула доску гардероба и поманила Славика. Мальчик вопросительно посмотрел на мать.

— А что? Ну посиди тут, а мы тогда с Милой пойдем. Не забоишься?

— Нет! — Славик с горящими от любопытства глазами уже шел к таинственному порталу вешалки.

— Спасибо! — поблагодарила Мила. — Идем, Тоня.

— Бегите, бегите, а то в партер не пустят, — поторопила спасительная гардеробщица.

В другое время Людмилу бы поразил и восхитил торжественно-помпезный интерьер Филармонии, но сейчас она ничего перед собой не видела и не воспринимала. Даже случайность эту невероятную разбирать не хотела. А одно только — увидеть его. Как же? А если он заметит? Подумает, что нарочно пришла, тогда, выходит, знала, кто он, а не сказала. Господи, что ж все нескладно так вышло! Нет! Хорошо, потому что сможет увидеть его еще раз…

Мила не могла решить, что потом. Полчаса назад она ощущала себя несчастной, брошенной. И все это прошло, как только Вадим появился, пусть случайно, издалека, как угодно. Только бы он…

Она испугалась, что расплачется, хотя очень старалась не показать волнения. Строгое сосредоточенное лицо глянуло на неё из зеркала в гардеробе. А как иначе скрыть растерянность, нетерпение и счастье, которые сплелись внутри, скрутились узлом где-то под сердцем и мешали дышать?

Мила огляделась и вдруг поняла, что находится в толпе женщин разного возраста, от седовласых старушек и "бальзаковских" дам, терпко благоухающих тяжелым французским парфюмом, до студенток-первокурсниц с нежными щеками, пушистыми ресницами и восторгом во взгляде.

И все они пришли сюда ради него? А она-то что себе возомнила…

Миле хотелось сквозь землю провалиться, почему-то казалось, что все эти женщины смотрят на нее, более того, что они ЗНАЮТ про все, что у нее было с Вадимом. Ах… было! Еще как было… От этой мысли колени ослабели. Он такой… И еще не поздно убежать… Вместо этого Мила засунула расческу в сумочку, улыбнулась себе в зеркале и спокойно пошла вверх по укрытой ковровой дорожкой беломраморной лестнице.

Вот и зрительный зал. Тоня говорила без умолку, но Людмила не воспринимала. Оставаясь в своих мыслях и переживаниях, она, как Мария Стюарт на эшафот, прошла вперед на свое место в одиннадцатом ряду партера. Не ожидала, что это так близко. Огромный черный рояль был раскрыт, по краю сцены выставлено пять цветочных композиций — алые и белые розы в сдержанной зелени берграсса и папоротника, цветы повторяли оттенок бархатной обивки портьер и кресел и белизну стен. Мила сидела как раз напротив рояля, немного левее, так что хорошо видела клавиши, надпись золотыми буквами на черном лакированном корпусе — “Steinway & Sons”, и черную кожаную банкетку перед инструментом.

Тоня сидела справа, а слева от Милы, о ужас, прошли и уселись те самые дамы, которые запомнились ей у выхода из метро. Одна из них, что постарше, тоже узнала Милу, поджала губы, вскинула брови и только что платье не подобрала, когда пробиралась на свое место. Мила рассердилась и не встала, чтобы пропустить ее. Нечего разглядывать! Подумаешь, петербургский бомонд… А букеты она и получше составила бы, надо было розовые и бордовые с белыми, а не такие же, как стулья… И гипсофилу вместо берграсса, а корзины надо плоские, лодочками для такой большой сцены… Как он выйдет? Ведь страшно… Народа столько, а он ночь не спал почти, бедный. И такая нежность к нему захлестнула сердце, и снова слезы… Что же это такое!

Люстры погасили, боковые светильники нет, стало меньше света, но не совсем темно. На сцену, на рояль, направили белый луч прожектора, он отразился в лакированном желтом паркете, в разных концах зала послышались хлопки и стихли, по громкой связи диктор предупредил о запрете фото- и видеосъемки и попросил выключить мобильные телефоны. Публика зашуршала, зашевелилась. Людмила тоже выключила телефон. Сердце в ней замерло, потом часто застучало у горла, ладони стали влажными. Сейчас! Портьера сбоку в глубине сцены отодвинулась…

Но вышел не Вадим, а женщина-ведущая и стала говорить о программе концерта, о Роберте Шумане. Мила честно пыталась вслушаться, понять смысл, но дамы слева от нее начали шушукаться, и Мила слышала их гораздо лучше.

— Сама Крыса Ивановна вылезла концерт вести! Как же, она нашего Вадика никому не уступит! — громким шепотом начала одна.