Пианистка

Проснулась – за окном светло, на душе – пусто, а в голове – мысли недобрые. Встала я с постели, оделась во все черное – и к Максу.

Он дома был, увидел меня, и глаза забегали. Гляжу на него – лицо белое, осунулось, сам сгорбился, будто ростом меньше стал. Видно, все уже ему рассказали про друга.

Подошла я к нему так близко, что дыхание его услышала, сбивчивое такое, словно воздуха не хватает. Спрашиваю:

– Кто письмо про меня прислал?

А он:

– Не знаю. Понятия не имею, кто этот гад. Знал бы, убил на месте.

– Себя убей, – говорю. – Ведь это ты.

Он от меня, как от чумы, шарахнулся. Хотел было что-то сказать, потом рукой махнул и… заплакал.

Страшно, когда перед тобой стоит здоровый мужик, вот с такими ручищами, сильный, молодой, и давится слезами.

– Саша, – говорит, – разве я мог подумать? Да, был грех, написал про тебя Виталику, думал разлучить вас, не мог без тебя. А он…

– Убийца, – говорю ему. – Человек тебе верил, больше, чем себе, а ты его предал.

Хотела ударить его, но так мне худо стало, что я просто повернулась и ушла.

До выпускных дожила, словно во сне. Понимала, что ни в чем не виновата, оклеветал меня Макс, а все равно чувствовала себя последней… – Саша не договорив, махнула рукой. – Мать Виталика на похоронах так мне и сказала: «Ты, зараза, сына моего погубила».

– Почему же ты ей не объяснила, в чем дело? – не выдержав, поинтересовалась Карина.

– Не до того мне тогда было. – Саша грустно улыбнулась. – Да мать бы и не поверила, скажи я ей про Макса. Она ведь так и продолжала считать его лучшим Виталькиным другом.

Карина понимающе кивнула:

– И ты тогда…

– Да, сдала школьные экзамены и уехала в Москву. Поступила в Гнесинку на хоровое дирижирование, благо с детства голос хороший имела. И ни разу с тех пор в Суздаль не возвращалась, мама только приезжала ко мне, сначала в общагу, затем в комнату съемную. Думала, забуду все со временем – но нет. Не хотела ехать, да Любаша уговорила, она после болезни за голос опасается. – Саша вздохнула и глянула на нее с благодарностью. – Вот, высказалась, и легче стало. Ты уж прости, заморочила тебе голову.

– Ничего. Не говори глупостей, – сказала Карина.

Дверь дирижерского купе плавно отъехала в сторону, и в коридор вышла Любаша. Лицо ее пылало, глаза блестели. Весь вид хормейстерши выражал благодушие и умиротворенность. Увидев Карину и Сашу, Бульдозер нисколько не смутилась.

– Девочки, привет. Что тут делаете?

– Сергею Михайловичу ноты передать хотим. – Саша помахала папкой.

– Сергей Михайлович спит. Это чьи ноты?

– Вадима Сотова. Он заболел. Грипп. Сестра приезжала, привезла его партии.

– Олегу передайте, – посоветовала Любаша. – Он в третьем купе.

Она протиснула разгоряченное пышное тело мимо девушек и скрылась за одной из дверей.

Саша протянула папку Карине:

– Передашь? Я пойду, лягу, а то голова разболелась.

– Передам.

Она ушла. Карина постучала в третье купе. Щелкнула задвижка. На пороге возник Олег. При виде Карины лицо его осветилось радостью.

– Ты? Заходи.

– Я на минутку, – она едва удержалась, чтобы не броситься ему на шею, – вот, ноты принесла.

– А, Вадика? – Олег кивнул и взял папку. – Вот придурок, нашел, когда заболеть! Давай, входи, нечего торчать посреди вагона.

Карина заглянула в купе: там сидело трое, два скрипача и молодой альтист, Илюша Беленький, вчерашний выпускник консерватории. «А, была не была!» – решила она и зашла вовнутрь.

– Двигайтесь, мужики. – Олег быстро и ловко расчистил место на столе, заваленном колбасной шкурой и яичной скорлупой. – Чаю хочешь? – обратился он к Карине.

– Хочу. – Она улыбнулась ему и села к окну.

– Значит, получишь. Илюха, не сочти за труд, сгоняй за кипятком.

Тот покладисто подхватил стакан и вышел.

– Как вы там устроились? – поинтересовался Олег, усаживаясь рядом с Кариной. – Тепло у вас в вагоне?

– Даже слишком. Душно.

– А у нас все в норме, – вступил в разговор один из скрипачей, долговязый парень в очках с толстыми стеклами на горбатом носу. – Слышь, Олег, помнишь, как мы из Сочи ехали, двое суток без кондиционера? Вот это класс, хуже, чем в газовой камере.

– Да, было дело, – подтвердил Олег, незаметно подвигаясь к Карине совсем близко, почти вплотную. Тела их соприкоснулись. Он нашел под столом ее руку и сжал в своей, горячей и сильной.

Вернулся Илья, неся стакан кипятка. Олег достал из коробочки пакет с заваркой.

– Пей, – он пододвинул стакан к Карине, – печенье бери.

Эта несвойственная ему заботливость, желание поухаживать тронули Карину до глубины души. Дома, в Москве, все было иначе: приходя домой, Олег и пальцем не шевелил. Леля ставила ему под нос тарелки с едой, стирала и гладила одежду, приводила в порядок ноты. Он принимал это как должное с поистине королевским величием. И вдруг это деловитое заваривание чая, гостеприимно предложенное печенье.

Ей стало и радостно, и смешно, а главное, непреодолимо захотелось сообщить Олегу, что в номере она, скорее всего, будет жить одна и они смогут видеться каждую ночь, сколько захотят.

– Саша Заславская, оказывается, родом из Суздаля, – проговорила Карина как бы невзначай.

– Саша? – Олег пожал плечами. – Не знал.