Пьяные птицы, веселые волки

Жили три брата. Вместе учились, вместе не выучились. Иван клал дороги, Матвей строил дома, а Марк продавал телевизоры, чтобы люди не видели эти дороги и эти дома. В детстве все хотели ловить стрижей и прыгать по луне, но вышло как вышло.

Иван жил в общаге, Матвей чёрт знает где, Марк снимал дыру в пригороде. Они плелись по жизни от лета к лету и не плодились, потому что женщины не рожают от бездомных.

Дом-то у них был, гнилая двушка в центре, но там жила старая мать, запивала снотворное водкой и кидала бутылки в распахнутое окно, прямо в черёмуху.

Детей она не любила, а любила зато больного кота, который кричал, как человек, и ел занавески от зависти ко всему живому и неживому.

Когда стало совсем никуда, братья собрались у постели.

– Ну что, подонки. Скоро сдохну. Квартира – вам. Разбирайтесь как хотите. Чтоб вы все страдали, как я страдала. Пойди ко мне, сынок! – сказала она коту, но тот не стал.

Вскоре мать положили в ящик, ящик в землю, выпили водки, и больше никто никого не вспомнил.

Квартира была большая, но нет, не для троих. Братья молча разошлись по своим углам к своим женщинам.

– Не добудешь дом – дам студентам, – сказала женщина Ивана. – На меня смотрят, я ничего. Прямо у тебя на глазах, драные будущие юристы ко мне придут.

– Мне бы ребёночка! – сказала женщина Марка. – У меня-то никак, а у него всё выйдет.

– Позвони Гайке, – сказала женщина Матвея, самая злая и бесплодная, потому что у неё никого не осталось и ни одна юбка ни к чему не подходила.

Смерть не смерть, а что-то над нами вьётся вроде птички. Гайку посадили ещё ребёнком – украл ведро какой-то дряни. Потом в колонии кого-то зарезал, и вышло здорово. Потом он стал учёный и уже не попадался. Говорили, Гайка убивает незадорого и даже забесплатно, если человек плох. А если не плох, то может и пощадить, потому что во всём должен быть порядок.

– Здравствуй, Гайка, – сказал Матвей. – Мне бы, это самое, знаешь…

– Знаю. Кого?

– Братьев.

– Сколько дашь?

– Машину. Больше нечего.

Настала зима, и двушка стояла пустая, два на три не делится. Братья торчали кто где и лишь раз поспорили, кто заплатит за свет и за воду и вынесет кошачий труп. Однажды раздался звонок, и Матвей услышал в трубке треск.

– Встретимся, – сказал Гайка. – За парком. На углу. У будки. Где тень всегда.

Матвей собрался. И пока шёл, думал о потолках. Чистишь, грунтуешь, пока не высохнет, ждёшь, и дальше, и дальше. А когда пришёл, встретил братьев своих в одинаковых дутых куртках.

– Вы тут, – сказал Гайка, – потому что во всём должен быть порядок. Знаете, почему я Гайка? Потому что верую в резьбу. Вы трое попросили меня убить друг друга. Ты, Матвей, обещал машину. Ты, Марк, скопил денег. Ты, Иван, старший и бедный, обещал жену когда пожелаю. Но я ничего не желаю, я прихожу и беру, что положено. Мне не надо много. Мне надо, чтобы по правилам. Если я убью всех, мне никто не заплатит. Я пока посижу в снегу, а вы решите, кому тут жить, а кому помереть.

Братья стояли на холоде. Иван дул на пальцы, Матвей думал о потолках, а Марк застёгивал и расстёгивал куртку, глядя в тень.

Так до сих пор и не решили. Так они и стоят до сих пор. Так и стоят.

Горячие гвозди

Не знаю, как там за морями, а тут сегодня как вчера. Очнулся, полежал, погрыз подушку, если Бог дал подушку, перевернулся, пригляделся к обстановке, что-то такое поделал, и вот уже снова ночь.

Так было и со мной. Так и со мной было.

Но из ящиков от чего-то когда-то смертельного мы сколотили барную стойку. И каждое утро вставал за неё человек и варил кофе. Быстро. Вода сама становилась густа и черна. Приходили какие-то грязные люди, брали чашечку.

День ото дня их было больше.

Потом пришла Нинель.

– Три вопроса, – сказала Нинель. – Первый. Мука и дрожжи?

– Найдём, – сказал человек.

– Второй. Вы этих придурков, чёрных и белых, тупых и слепых, несмотря ни на что, – любите?

– Ну, в общем, да, – сказал человек.

– Третий. При каких обстоятельствах вы привяжете женщину к стулу?

– Никогда, – сказал человек, что-то в нём дрогнуло, и он из большого стал маленьким. Но лишь на миг.

Нинель. Длинная женщина с грудями как два солнца. Кто пытался погреться, получал по рукам.

– Что ты сделал для мира, чтобы меня коснуться? – говорила Нинель.

Страшная женщина с глазами как фары катафалка на встречной. Нинель пришла, и в кабаре запахло пирожками. У неё были шрамы повсюду и тихая хромота, но где-то в прошлом, где её мучили, она научилась печь.

Её пирожки сияли. И люди, отломив кусок, сидели ошалелые, забыв, как тосковать и материться.

А потом к нам снова пришли, и снова их было трое. Без оружия. Но с тремя чемоданами, полными пустоты. Одинаковые, как прутья решётки. С голосами, как звон металла о металл. Вслед за тремя убийцами три чиновника к нам пришли. Первый достал папку толщиной с нож для разделки туш. Второй достал карандаш – иглу хирурга. Третий стал задавать вопросы и не слушать ответы: