Пьяный призрак и другие истории (ЛП)

   - В самый разгар охотничьего сезона, - продолжал я, - да еще в доме друга. Кроме того, человеку всегда трудно избавиться от чувства, будто все втайне думают: несчастный случай - целиком его вина, а сам он - записной неудачник. Даже лорд Элдон, добрейший человек, не склонный шутить, может подумать...

   - Глупости, - резко перебил меня доктор. - Лорд Элдон не дурак, и понимает, что в этом нет вашей вины, и вы - не неудачник. Вы воспринимаете все так всерьез только потому, что, очевидно, плохо знаете жизнь.

   Доктор был настолько выдающимся человеком, что на грубость его слов не следовало обращать внимания; семейный врач лорда Элдона заболел, и когда со мной произошел несчастный случай, был приглашен он; он неустанно заботился обо мне, и я к нему искренне привязался. Вскоре мы очень сблизились, а поскольку мой хозяин и его семья были вынуждены срочно отправиться к замужней дочери, по причине ее внезапной болезни, для доктора стало обычным делом проводить со мной вечера, - я выздоравливал очень медленно, - которые в противном случае были бы невыносимо утомительны.

   - Осмелюсь сказать, что большую часть своей жизни провел в тепличных условиях, - в тон ему ответил я, - но провести месяц так, как провел его я, окажется серьезным испытанием для любого.

   Он улыбнулся, потом лицо его посерьезнело.

   - Осмелюсь сказать, вы вправе считать меня занудой, - сказал он, - но я не могу не думать о том, что вижу каждый день. В течение нескольких лет я пытаюсь сделать хоть что-то для бедняков здесь, особенно для рабочих из Фризетона. Если бы вы имели представление о том, что я видел... Но, в конце концов, вы бы не поняли этого, даже если бы я вам рассказал.

   - Я знаю, - ответил я, - что вы посвятили себя бескорыстному служению этим несчастным.

   - Прошу прощения, - сказал он с некоторым напряжением, - но, с вашего разрешения, мы не станем говорить никаких комплиментов.

   - Но, - продолжал я, - лорд Элдон и другие не раз выражали свое удивление тем, что вы, с вашими необычайными талантами и способностями, похоронили себя...

   - Я говорил не о себе, - нетерпеливо перебил он, - а о своих бедных пациентах. Если бы вы знали, как безропотно переносят они свои страдания, это могло бы научить вас кое-чему.

   Некоторое время мы оба молчали. Я взглянул на крепкую фигуру русского, стоявшего у огня, и задался вопросом, каким было его прошлое. Я знал, что он был загадкой для всего округа, в котором жил более полудюжины лет. Очевидно, он был джентльменом, причем, довольно состоятельным. Я обнаружил в нем необыкновенную утонченность, он незаметно создал себе репутацию врача с выдающимися способностями и достижениями. Удивительно, почему он был вынужден жить в изгнании в Англии, почему так упорно сопротивлялся всем попыткам сменить место практики. Он посвятил себя филантропии, отказавшись при этом от какой-либо организованной благотворительности. Его ценили как искусного врача и постоянно приглашали для консультаций. В целом, он произвел на меня впечатление человека, прошлое которого было не безоблачным, и я не мог не задаться вопросом, каким именно оно было.

   - Думаю, вы правы, - отозвался я несколько рассеянно, - но вам никогда не приходило в голову, что очень легко ошибиться, оценивая страдания других исходя из наших собственных представлений, а не из их реальных чувств? Насколько мне известно, предполагается, что люди рождаются с одинаковой способностью испытывать различные чувства, но, на мой взгляд, вряд ли существует что-либо более далекое от истины, чем это представление.

   Доктор Полницкий некоторое время молчал. Сегодня вечером он казался странно встревоженным. Он ходил по комнате, вставал, едва присев, делал суетливые движения, свидетельствовавшие о его внутреннем беспокойстве.

   - Разумеется, вы правы, - наконец, рассеянно произнес он. - Те, кто не имеют представления о чувствах, не могут обладать настоящей восприимчивостью...

   Он резко замолчал и подошел к дивану, на котором расположился я.

   - Мы говорили, - произнес он внезапно, с горечью, поразившей меня, - о настоящих страданиях. Послушайте! Я жил тихо, в чужой стране, долгие годы; но сегодня годовщина, и я не хочу молчать. Если вы желаете меня выслушать, я скажу вам, что имею в виду под страданием; я расскажу вам свою жизнь.

   - Если вам угодно, - ответил я. - Со своей стороны, я попробую понять.

   Казалось, он не слышал моих слов и даже не прислушивался к ним, но, походив взад и вперед по комнате, заговорил с пылкостью человека, которому пришлось долгое время сдерживать себя.

   - Мой отец, - начал он, - был одним из мелкопоместных дворян и жил неподалеку от Москвы. Я был его единственным сыном и, когда он умер, на семнадцатом году моей жизни, беря с него пример, стал таким зрелым, как большинство юношей на полудюжину лет старше меня. Моя мать была слабой, нежной женщиной. Я любил ее, но она мало повлияла на мою жизнь. Она была добра ко мне и много молилась за меня. Она полагала, что ее молитвы услышаны, поскольку я не был распущенным. Возможно, она была права, но я со временем понял, что есть вещи страшнее распущенности.